Конец

А следом другой:

– В той части мозга, которая у всех отвечает за способность мыслить здраво, у тебя тоже только деньги.

Дети лазили по амбровым деревьям, телефонным столбам, деревьям гинкго и спинам отцов. Любопытно, куда они пытались доползти, отчего бежали и куда конкретно.

Мужчина в респираторе, черных шортах с подтяжками и в белой майке вытащил на балкон третьего этажа кресло, сел, откинувшись на спинку, и принялся разглядывать толпу. Маску он приподнял лишь один раз, чтобы сделать глоток лимонада.

Двое конных полицейских, стоявших смирно, словно статуи, на углу Шестнадцатой и Двадцать восьмой, обозревали происходящее с высоты конского крупа. А вместе с ними голуби, крысы и бездомные кошки.

– Что это, Стенли? – послышался чей-то голос. – Похоже на пирог.

Вокруг говорили на венгерском, словацком, румынском, польском, немецком, русском, хорватском, греческом, литовском, испанском, чешском. Те, кто повнимательнее, заметили бы в толпе пару японок, походно-полевых жен, скорее всего. И полным-полно итальянцев из ближайших кварталов и с окраин. Были тут и цветные, вокруг которых, как написали бы в прессе, образовались островки свободного пространства. Это был район, в который никто, кроме местных жителей, не захаживал, исключением был лишь день 15 августа, когда сюда стекались десятки тысяч. Тут можно было посостязаться в веселых играх: за десятицентовик метнуть мягкий мячик в пирамиду из консервных банок из-под супа и даже получить приз – сэндвич с салями. Центральным событием был вынос статуи Богородицы из церкви и шествие с ней по улицам. Несли ее мужчины в белых одеждах. Сопровождавшие их факельщики до недавнего времени надевали остроконечные белые колпаки. Однако полиция, дабы избежать недопонимания и злословий, распорядилась больше ими не пользоваться.

Иногда нельзя было вдохнуть полной грудью, такой плотной была толпа. Дети бросали с деревьев колючки прямо на головы. Бывали моменты, когда казалось, что тебя вот-вот раздавят. Такое случилось в 1947-м. Женщина-словачка с маленьким ребенком. Представьте, что вы убиваете кого-то своей грудью, а потом несете некоторое время пару еще теплых трупов, поддаваясь потоку, удерживающему тело твое и рядом идущих. Но ты все же пришел, ведомый желанием оказаться на улице, потому что тело не слушало разум и требовало удовлетворения желания, которое нельзя было получить в своем домашнем мире. Испытываемое чувство было примитивно – кузнечик стал саранчой, дворовая собака – тягловой. Твой разум слился с разумом толпы – так кит принимает желание стаи выброситься на берег и ощутить пузом шероховатость песка.

Земли эти стали на время Европой, и им это не шло. Этот континент был не для сообществ, не для социализма и не для крупных городов. Это была страна индивидуалистов, частного предпринимательства, обширных и пустынных угодий под пастбища, Иисуса протестантов, который именем своим спасал души одну за другой в зависимости от того, веруете ли вы глубоко в душе или нет. Вся эта толпа не соответствовала этому месту.

А дети высовывались в окна, свешивались с подоконников и сидели на торчащих балках.

Распахнулись двери церкви, и первыми по ступеням спустились мальчики, облаченные в красные сутаны и белые стихари: двое несли свечи с себя ростом; у одного в руках был посох. На нем, разумеется, была позолоченная фигура, распятая, пригвожденная, то ли умирающего, то ли уже мертвого конкретного человека, замученного и казненного толпой. И наступила ночь.

Рокко находился один в толпе и пытался добраться до пекарни. Ему хотелось курить, но между его ртом и волосами притиснутой к нему женщины не хватило бы места для сигареты. Он мог бы отведать сэндвич с колбасой и перцем, но булочку, которую в нем использовали, сочла бы недостойной начинки даже отдавшая за нее жизнь свинья. Ему надо было спешить: через два дня предстояло быть в Нью-Джерси, увидеть лицо Лавипентс, произнести слова, которые давно готовил. Пока он в толпе, надо отыскать тот темный уголок, куда никто не дотянется своей лапой. Он так же ясно понимал, что сбежать из толпы – значит дать ампутировать ту часть себя, которая к ней привязана. Придется отрубить ногу, застрявшую в ней, как в капкане. И стоит только уйти по-настоящему далеко, как чувствуешь себя таким одиноким, как никогда в жизни.

Пересекая человеческий поток в направлении переулка, того, что за кинотеатром на Двадцать четвертой улице, он случайно наступил на ногу белобрысому мальчишке лет трех в джинсовом комбинезоне, от чего тот, визжа, повалился на землю. Рокко стойко продолжал идти вперед, раздвигая толпу. Свернул направо, направо и налево в лабиринте переулков, ведущих к тому, что разделял его пекарню и дом миссис Марини. Полдюжины мальчишек в льняных блейзерах и со стрижкой ежиком по уставу клеили каких-то девиц и не обращали на него внимания, пока он убедительно делал вид, что открывает ключом заднюю дверь – опля!