Компонент

Отцовскую собаку, кстати, звали Паст.

Полагаю, это сокращение от Пастух и как-то связано с овчарками.

Отец всегда называет своих собак Пастами. Этот Паст был его пятым. Он дает им эту кличку в честь старой песни в стиле кантри-энд-вестерн про собачью верность. В песне собака спасает владельца в детстве, когда он тонет. «На помощь она пришла». Затем наступает день, когда местный собачий врач говорит владельцу, что больше ничем не в силах помочь, Джим, и Джим должен пристрелить Паста, чтобы тот не мучился. Он берет ружье и целится преданному Пасту в голову, но просто не может этого сделать. Он хочет убежать. Чтобы взамен пристрелили его. В любом случае, Паст все-таки в конце умирает, хоть и непонятно как, но автор песни уверяет нас, что если у собак есть свой рай, то Паст чувствует себя там как дома, и это чудесная загробная жизнь[27].

Пока мы ехали, я пела эту песню – насколько могла вспомнить слова.

– Ты – старая история в новом обличье, – сказала я отцовской собаке, допев до конца.

Мы обменялись с ней взглядами.

– Паст, – сказала я. – Я знаю, что галлюцинации – один из симптомов, связанных с этим вирусом. Я ведь больна? Пелфы мне приглючились. Я воображаю полную противоположность изоляции именно для того, чтобы смириться с изоляцией. Да?

Паст ответил мне неторопливым невозмутимым взглядом.

– Точь-в-точь как мне приглючилось правительство, – сказала я, – управляющее нашей страной настолько успешно, с такой рассчитанной неумелостью, что у нас один из наивысших показателей смертности на душу населения во всем мире. Разумеется, правительство не может быть настоящим. Почему я об этом не подумала? Неудивительно, что оно кажется таким сюрным. Просто я его… воображаю.

Паст безразлично глянул на приборную панель.

– Или галлюцинацией было все до ковида, а это обнажение реальной реальности? – сказала я.

Паст зевнул.

Я «заразилась» от него и тоже зевнула.

Когда мы приблизились к отцовскому дому, собака начала лаять и прыгать на сиденье. Когда мы подъехали к дому вплотную, она была вне себя от радости и скакала на сиденье, выписывая круги размером с себя, от которых вся машина ходила ходуном. Когда я выпустила собаку, она прыгнула на входную дверь, несмотря на артрит тазобедренных суставов и все такое.

Она стояла, прижав голову к входной двери, пока я ее не открыла. Прошла в дом, проверяя все комнаты и пытаясь найти его. Проверила палисадник и задний двор. Вернулась в дом, устроилась под кухонным столом и ждала там с полными смирения и чувства долга глазами, словно в этом и заключается жизнь – в терпеливом ожидании того момента, когда человек, которого ждешь, придет домой.

– Если повезет, – сказала я. – Да?

Я погладила ее по голове и потрепала по загривку.

– Прости, что была такой букой, – сказала я. – Проблема не в тебе, а во мне. Впредь я исправлюсь.

Я дала ей половину банки бобов, которую разогрела для себя. Не уверена, что поступила благоразумно, но никакого вреда из этого не вышло, по крайней мере, я о нем не знаю, и получилось по-компанейски. Потом мы с собакой сели в комнате, где пахло по большей части отцом, и немного посмотрели вдвоем телевизор.

Мы смотрели, как политики спорили друг с другом, пока на узкой полоске моря между нами и остальной частью Европы тонули люди. Политики пытались казаться огромными, раздутыми, словно заградительные аэростаты, возможно, потому, что хотели внушить нам, будто люди в воде сравнительно ничтожны и слишком малы для настоящих людей, так чтобы предметом спора стал не вопрос о человеческой жизни и смерти, а вопрос, кто из политиков-аэростатов победит в споре.

Я так громко кричала в экран, что отцовская собака завыла. Поэтому я выключила телевизор.

– Паст, существует такая вещь, как зло? – спросила я пса.

– Конечно, – сказал Паст.

– Но как оно выглядит? – сказала я.

– Ну, на самом деле зло очень буднично, – сказал Паст. – И все вы на него способны. Вы, люди. Как и на добро.

– А другие существа, помимо людей, тоже на это способны? – сказала я.