Комната из листьев

Вскоре, продравшись сквозь кусты, мы вышли к небольшой площадке, которую с трех сторон огораживала плотная растительность. Четвертая сторона – с видом на гавань – тоже была занавешена ветвями, но не полностью. Получалось такое укрытое местечко, комната из листвы.

– Mon petit coin à moi, – продолжал мистер Доуз. – Но теперь, пожалуй, его можно называть “notre petit coin à nous”. Что, разумеется, означает «наш укромный уголок».

Как и в тот первый день, когда он без умолку говорил о парусине, об азимуте и ворчливом плотнике, мистер Доуз и теперь за потоком слов, какие только приходили на ум, старался завуалировать переход наших отношений на новый уровень.

Пошарив под каменным выступом, он вытащил одеяло и расстелил его на гладкой каменной полке высотой со стул или кровать.

– Видите, – сказал он, – в mon petit coin есть все необходимое, ведь я провожу здесь много времени.

– Mon petit… как вы говорите, мистер Доуз?

Слушая себя – как я произношу иностранные слова, повторяя за ним каждый слог, – я чувствовала, что сама становлюсь частью его существа. Но главное, что слова, которые мы вместе произносили, мы и понимали одинаково: какое счастье иметь такой укромный уголок, где можно быть самими собой. «A moi». Только мой, собственный.

Нет, не было никакого «удара грома». Все происходило спокойно и естественно, как тает ледяной покров ручейка. Сначала совсем ничего не видно, но потом лед трескается, раскалывается и его уносит течением; обнажается то, что всегда существовало: неслабеющий поток взаимного влечения.

Отношения между нами всегда были предельно просты. Нас связывали взаимная симпатия и приятное времяпрепровождение. Он был чутким и пылким партнером. Много смеялся, обдавая дыханием мое ухо. Чем бы мы ни занимались, я всегда оставалась миссис Макартур, а он – мистером Доузом. И эти официальные формы обращения нам обоим доставляли огромное удовольствие, равно как и наши взаимные ласки.

В его объятиях я млела, его близость будоражила кровь. Привычка быть миссис Макартур – добропорядочной, учтивой, сдержанной дамой – наросла вокруг меня, словно старая одежда, в которой каждый стежок был мне знаком. И вот этот покров спал, обнажая то, что внутри. С мистером Доузом, этим удивительным мужчиной, я поистине стала хозяйкой собственного тела, которое страстно желало другого тела и кричало от полного наслаждения.

На маленьком одеяле лежать вдвоем можно было только прижавшись друг к другу, Мы ощущали тепло наших тел и биение наших сердец. Разговаривая, просто выдыхали слова.

– Вы сказали, что покраснели от стыда за свою ошибку, – прошептал мистер Доуз. – А я посмотрел на вас и увидел, что вы и вправду покраснели. Невозмутимая миссис Макартур зарделась как красный мак.

Он коснулся моей щеки, которую тогда заливала краска стыда.

– Миссис Макартур, румянец вам к лицу.

Дар

Удивительно, что мистер Доуз, по-своему сдержанный и осторожный, как и я, разглядел во мне родственную душу. Теперь я понимаю, что он разглядел щит. Он знал, на что похож этот щит и зачем нужен, потому как сам прятался за таким же.

Красавцем он не был, но мне его внешность нравилась. Родом он был из Портсмута. Его отец служил клерком в Управлении вооружений. Он учился на государственное пособие, в школе подвергался травле со стороны одноклассников за то, что был из бедной семьи. Утешением ему служили звезды и планеты: прекрасные в своем бесстрастном великолепии, они величаво шествовали по небесному своду, скрашивая его одиночество. Он стал лейтенантом военно-морского флота, потому что на каждом судне должен быть человек, умеющий по звездам определять местоположение корабля на просторах океана. Чудак со странными увлечениями, по мнению сослуживцев, он научился скрывать свое подлинное «я». И он рад, признался мистер Доуз, что обязанность наблюдать за звездами служит ему оправданием того, что он не живет в поселении.

Портсмут находился не так уж близко от Бриджрула, но все же не на другом конце страны. И я с мучительным удовольствием предавалась мечтам о том, как сложилась бы моя жизнь, если б за той живой изгородью я оказалась с мистером Доузом.

В рамках границ простительной человеческой глупости мы постепенно стали близкими людьми. В течение короткого периода летних месяцев мы блаженствовали в счастье, которое ощущалось особенно остро, потому что сопровождалось чувством опасности. Счастье. Как просто писать это слово и вспоминать это чувство! Но не стоит пытаться глубже понять природу этого счастья, это еще одна глупость. Могу лишь сказать, что наше счастье – это был дар, и я благодарна за него.