Комната из листьев

Из нашей комнатки из листвы мы слышали, как бьются о берег волны, наблюдали, как чайки кружат в вышине, парят в потоках ветра. Если посмотреть оттуда на восток или на запад, казалось, что залив кончается, его ограничивают поросшие деревьями мысы, словно эта гигантская акватория была лишь озером, которое принадлежало только нам одним. Время от времени мы видели гадигалов или камерайгалов: они ловили рыбу с лодок, сделанных из древесной коры. Иногда внизу проходил пакетбот, направлявшийся в Парраматту или возвращавшийся оттуда; до нас доносились трепет паруса или стук весел о борта. Однажды мы видели нашего священника в корабельной шлюпке, с кормы которой свисала удочка. Но за нашей ширмой из листвы мы забывали о внешнем мире, в котором миссис Макартур и мистер Доуз были опутаны сетями невозможного.

С приближением вечера мы любовались мерцанием залива в лучах заходящего солнца; в это время суток свет словно висел среди листьев кустарников, со всех сторон на нас взирала полная тишь. С появлением на небе вечерней звезды – Венеры, как называли ее мы, астрономы, – я поднималась, собираясь уходить. И каждый раз обещала себе, что обязательно сюда вернусь. А до тех пор Венера каждый вечер будет напоминать мне об этом другом мире.

Мы никогда не говорили о мистере Макартуре. Никогда не обсуждали будущее. Мы понимали, что никакого общего будущего у нас быть не может.

Доверие

Вскоре после того, как мы с мистером Доузом познали друг друга, я решила побеседовать с миссис Браун на неудобную тему. Она была проницательной женщиной, и наш заведенный порядок по четвергам – когда миссис Макартур исчезала, уходя вниз по тропинке, – наверняка давал ей пищу для размышлений. С каждой неделей я чувствовала все большую потребность сказать ей: «Только не говорите мистеру Макартуру».

Мы, как обычно, поднимались на вершину кряжа. Ханнафорд, с Эдвардом на плечах, ушел вперед. До нас доносились крики моего сына: он изображал пристава. Ханнафорд, подыгрывая ему, чеканил шаг, поворачивался кругом, останавливался, чтобы «взять на караул».

– Миссис Браун, я должна вам сказать, – начала я, – что мистер Доуз – очень необычный человек. Не компанейский. Ему больше нравится одиночество.

Я вспомнила мистера Доуза с его друзьями-гадигалами и вангалами, как он дурачился, осваивая их язык: изображал, как ест, ходил на четвереньках, чесал под мышкой – на потеху своей публике.

– Да, миссис Макартур, – отозвалась миссис Браун.

– Поэтому он предпочитает…

Я пыталась подыскать нужные слова. Сказать «предпочитает быть со мной наедине» было бы слишком откровенно.

– Предпочитает, чтобы нам не мешали. Я – нерадивая ученица, миссис Браун, постоянно отвлекаюсь!

– Понимаю, миссис Макартур.

Не послышалась ли мне в ее голосе насмешка? Однако лицо миссис Браун было спрятано за капором.

– Конечно, так не принято, – продолжала я. – Замужняя женщина…

Шедший впереди с Эдвардом на плечах Ханнафорд обернулся и остановился, ожидая нас. И миссис Браун быстро, словно теряя со мной терпение, развеяла все мои тревоги.

– Понимаю, – повторила она. – Миссис Макартур, уверяю вас, ни меня, ни Ханнафорда занятия ученицы с учителем абсолютно не касаются. Это исключительно их личное дело.

Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. На несколько секунд мы перестали быть госпожой и служанкой. Мы были просто женщинами, которые понимали друг друга.

– Миссис Макартур, вы можете на нас положиться, – сказала она. – На нас с Ханнафордом. Мы понимаем, о чем вы говорите.

На нас. На нас с Ханнафордом. Занятая собственными переживаниями, я не обращала внимания на то, что видела каждый четверг, когда, преодолев подъем, возвращалась на площадку: миссис Браун и Ханнафорд тихо беседовали, сидя рядышком на камне, а Эдвард играл у их ног – милая семейная идиллия. Эти люди, несмотря на все невзгоды, не утратили того же желания, что связывало и нас с мистером Доузом, – желания найти спутника жизни. Я могла на них положиться. По доброй воле они ни за что не откажутся от возможности посидеть рядышком на вершине кряжа.

Мотылек

Как это ни удивительно, но мистер Макартур, казалось, не замечал, что происходит. Неужели не видел, какой счастливой и умиротворенной я возвращалась домой после занятий с мистером Доузом? Однако ему был понятен лишь животный аспект взаимоотношений между мужчиной и женщиной, поэтому ему и в голову не приходило, что люди могут испытывать нежность.

В глазах мистера Макартура, равно как и Тенча, мистер Доуз был одаренный клоун, несуразная машина для математических расчетов. Звезды, а также место, откуда можно наблюдать за ними – вот, казалось, и все, что ему нужно. Такие скромные потребности заслуживали презрения. У него не было амбиций, он не любил интриг, победа над соперником не доставляла ему радости. По мнению мистера Макартура, человек с такими недостатками едва ли мог считаться мужчиной.