Колодец душ

Поскольку пациентка была манекеном для предстоящей операции, можно было не слишком церемониться. Сделав еще несколько надрезов и открыв внутренние стенки, Саматов замер. Что-то не сходится с картой, которую он еще час назад читал на столе у Сафина. Он показал на экран своей помощнице:

– Подержите пока так. Буквально минуту. Выведите мне на дополнительном экране третью страницу ее медицинской карты.

Цифры на экране поплыли перед глазами у доктора, который уже давно перестал удивляться. Он тихо пробормотал:

– Расхождение двадцать процентов? Это же… Это стопроцентное совпадение с картой дочери Федорова.,

Он с трудом заставил себя говорить спокойно и четко, чтобы не пугать персонал:

– Возраст пациентки?

– Двадцать полных лет.

– Фамилия?

– Шнайдер, Ирина. Стюардесса.

Саматов не стал спорить. Может, эта дамочка не знает, что стюардессы проходят летную комиссию каждый год. И застарелых пороков сердца у них просто не бывает.

– Когда поступила?

– Два дня назад, была без сознания, мы ее сразу начали готовить. У нас договор с «Люфтганзой». Мы берем их персонал по скорой. Потом выставляем на возмещение их страховой компании.

Саматов ничего не сказал, но про себя подумал: «Этот случай нам не оплатят. Это не стюардесса. Но кто же ты? Если бы я не знал, что такое Федоров, то был бы уверен, что это его дочь».

Он еще раз взглянул на мониторы и сказал:

– Продолжаем.

Саматова не покидало чувство тревоги. Он слишком небрежно отнесся к этой операции вначале и сделал слишком много ненужных надрезов, проверяя состояние сердечных стенок. Слишком затянул с заменой клапанов, стараясь как можно лучше отработать подгонку и крепления. Эта девушка, конечно, проснется после операции, но проживет она в лучшем случае неделю. Это участь всех манекенов. Их жизни принадлежат науке или тем, кто платит за свои операции профессиональным дилерам, таким как Федоров или Губерт. Но Губерт по сравнению с Федоровым просто посредник, у которого нет ни собственных врачей, ни собственных клиник.

Он не стал ждать, когда анестезиологи разбудят больную. Он попросил одну из помощниц сделать распечатку анализов пациентки и вышел из операционной.

48

Саматов против обыкновения не пошел домой, а остался в ординаторской немного отдохнуть и подождать, когда проснется эта Ирина Шнайдер. Сафин куда-то ушел, и кабинет его был закрыт. Он набрал его номер, но никто не ответил.

Около семи вечера в ординаторскую заглянул санитар.

– Меня просили передать, что пациентка пришла в себя, но если хотите с ней поговорить, нужно поторопиться. Очень плоха…

Саматов быстро шел по коридору, почти бежал навстречу чему-то ужасному, он это чувствовал. Никогда раньше он не испытывал что-то подобное, похожее на смесь страха и раскаяния. Все палаты этого слишком дорогого для простых смертных заведения были одноместными, со всеми удобствами. Набрав код на двери, он осторожно вошел. Девушка лежала неподвижно, сжимая руками край простыни. По тому, как сильно были сжаты ее руки, Саматов понял, что наркоз перестает действовать и начинаются первые приступы нечеловеческой боли. Он снял со стены телефон и попросил дежурного сделать анестезию. Вялый голос в трубке, растягивая слова, проговорил:

– Анестезия у нее только через час. У меня расписание.

– Часа ей не продержаться.

Дежурный мялся. Пациентка, конечно, мучается, так ведь все они мучаются, сердечные. Есть расписание, которое назначено лечащим врачом. Саматов не стал спорить – если лечащий сказал через час, пусть через час. Оперирующий хирург имеет право только советовать лечащему доктору, но не настаивать на средствах и способах реабилитации больного. Он снова взглянул на девушку. Она лежала молча, не издавая ни звука.

– Умница. Потерпи еще немного, скоро сделают анестезию.

Девушка с трудом открыла пересохшие губы.

– Пить дадите?

– Не могу. Я оботру тебе губы мокрым полотенцем и попрошу прийти твоего врача.

Он подошел к кровати, на спинке которой висел планшет с назначениями и контактом лечащего врача – Яковлева Надежда Павловна. Набрав номер, он услышал приятный женский голос:

– Слушаю вас.

– Я оперировал вашу пациентку четыре часа назад. Нужна анестезия.

– Я так понимаю, вы сейчас у нее. Я осматривала ее после операции и сделала назначения, исходя из полученных ею дозировок. Вы прекрасно знаете, что такое передозировка обезболивающих. У нее и так сосуды лопаются, они слишком хрупкие, и все ваши клапаны буду ни к чему.

– Пить ей можно?

– Это можно. Не больше ста граммов для начала. И попросите санитара вывести влагу катетером, но осторожно, ей и так тяжело, лучше лишний раз ее не трогать.

Саматов впервые за несколько лет снова присутствовал при самом тяжелом моменте, когда пациент, сердце которого он держал в руках, просыпается от невыносимой боли. Когда он стал профессионально оперировать, его отстранили от общения с пациентами, чтобы слепая жалость не вредила профессионализму. Живая плоть не прощает вторжения. И моральные травмы ему ни к чему. Это хорошо знали профессионалы клиник Федорова, готовившие отборный персонал.