Коллапсис

Миссис Холвуд с любовью сильной и нездоровой к своему чаду была уверена, что её ребёнок серьёзно болен, несмотря на благоприятные анализы и отсутствующие диагнозы в медицинской карте. Один знакомый психолог предложил поместить Дэниела в ванну и погрузить его в воду с головой, уверив, что корень проблем кроется в пережитом три года назад стрессе. Вместо психотерапии и окунающегося, как в крещении, сына под воду – разбитое зеркало над раковиной, сорванные сушилки и разбитые колени Дэниела, выбежавшего из воды, пытавшейся убить его, заполнив внутренности.

Мать, гладя сына по голове, уверяла, что он особенный – дитя оконченной войны. Но Дэнни переживал войну собственную: огромные иглы, вскрывающие его вены и кончики пальцев; страшные дородные женщины с закрытыми белыми масками лицами. Они заставляли глотать дохлую змею, которая хотела полечить его животик. Но Дэнни потерял сознание при втором рвотном позыве. Жуткие трубки проникали в его тело, как уверяла мать, для его же блага.

Как и внушала, что таблетки из её ласковых рук лечат его. Дэниел не знал, чем болен, но принимал каждую пилюлю, каждую микстуру или капли, с каждым днём чувствуя, как угасают силы в его маленьком, тщедушном тельце. Его сотрясало в рвотных судорогах, но миссис Холвуд винила во всём больной желудок.

Мать говорила, что у него простуда, настаивая выпить микстуру, но Дэнни не сотрясал мучительный кашель. Мать не разрешала подолгу гулять на улице, его могло продуть. Бассейн на заднем дворе бесследно исчез, словно дурное детское видение.

Окончательно замкнувшись в себе, Холвуд-младший предпочитал реальным друзьям, которые могли заразить его гриппом, друга воображаемого, всегда понимающего и поддерживающего. Дэниел слышал шёпот родителей, тревожно переговаривающихся о его состоянии – галлюцинация стала апогеем их игры в образцовую семью, у которой не могло быть проблем, тем более с детьми.

– Сколько можно с ним носиться! Ты хочешь вырастить из него тряпку?

– Не кричи, он может услышать и испугаться. У Дэнни слабый иммунитет, он такой хрупкий, ему нельзя волноваться, я должна лечить его, чтобы не запустить…

– По-моему лечить нужно твою голову! Я видел его анализы! С ним всё в порядке!

– Они ничего не понимают. Я водила его к миссис Пэгис, она говорит, что у него слабые лёгкие…

– Ты сделала из моего сына инфантильного младенца! Если миссис Пэгис скажет поить его грудным молоком, ты тоже её послушаешься?

Дэниел из-за щели приоткрытой двери наблюдал, как отец, схватив мать за руку, трясёт её и толкает в стену. Где-то в конце коридора хлопнула дверь комнаты старшего брата, вызвав очередной приступ мурашек.

Реальность превратилась из косых взглядов в школе и понимающих заученных улыбок родителей и психологов в душных кабинетах, забитых мёртвыми игрушками, с которыми мальчику не было интересно играть.

В отличие от других у миссис Андерсон была тепло-сладкая улыбка, совсем как топлёное молоко перед сном. Скуксившийся двенадцатилетний Дэниел, болтая ногами, смотрел на женщину исподлобья – с видом враждебным, скрывающим смущение и застенчивость. Она не позволяла залезать на диван с ногами. Но в отличие от других пугающих людей, обследующих его зловещими приспособлениями и вопросами, мисс Андерсон не носила белого халата – и это успокаивало.

– Здравствуй, Дэнни, ты не против немного поболтать со мной? Обещаю, это не займёт много времени. – Голос под стать улыбке обманчиво спокойный, как мелкие волны океана, природой которых заложено топить корабли в ночные штормы.

– Дэниел, – шумно втянув воздух, поправил Холвуд и потупил взгляд.

– Прости?

– Я не люблю, когда моё имя сокращают.

– Оу, прощу прощения. – Миссис Андерсон сняла круглые очки и поспешила протереть их тканью юбки – будто после этого она могла увидеть пришедшего к ней молодого человека в новом свете. – Вижу, ты довольно серьёзный мальчик, Дэниел. Это хорошо, что ты требуешь к себе уважительного отношения. Полагаю, ты не забываешь о том, что должен отвечать другим тем же?

Дэниел скупо кивнул, избегая зрительного контакта с миссис Андерсон – если посмотрит, она просканирует его душу и вывернет наизнанку.

– Тогда скажи мне, Дэниел, почему ты убил Пушистика? Твоя мама рассказывала о той ситуации, которая произошла четыре года назад.

Холвуд молчал, его гораздо больше интересовали узоры на разделяющем их ковре – спасительной чертой его личного пространства.

– Пушистик был живым существом, чувствующим боль. Думаю, он тоже заслужил уважительное отношение к себе.

– Я не убивал его.

– Дэниел, мы оба знаем, что это сделал ты. Никто тебя не осуждает, я просто хочу узнать причину.

– Пушистика любил брат, я хотел ему насолить. Он меня сильно обижал. Я не знал, что делать. А Пушистик… Он был…

– Слабее тебя?

– Наверное. – Он безразлично пожал плечами.

– Но, Дэниел, отвечать злостью на злость – значит создать порочный круг, конца которому не будет. Ты можешь в нём запутаться, он сомкнёт тебя, не желая выпускать. Если брат захочет тебе за это отомстить…

– Он первый начал! – гневно воскликнул Дэниел, ударив пяткой по дивану.