Коллапсис

– Ты ублюдок! Жаль, что немцы проиграли, они очень любят таких маленьких психов как ты. Они бы пришли и забрали тебя на опыты! Пришли бы в белых халатах, пока ты крепко спишь, увезли в свою лабораторию и ставили бы на тебе эксперименты! Я слышал, что они делают с такими, как ты. Им разрезают башку, вот так, чик-чик, пополам! И всё! И нет Дэниела! Они выпотрошат твою башку, как ты мою кошку, чтобы узнать, почему ты такой шизофреник! И когда твою башку вскроют, придёт Гитлер посмотреть, что у тебя внутри! И увидев, что в ней сплошная пустота, он рассмеётся над твоим тельцем вот так – ПХАХАХАХХАХАХА!

Горячий, истеричный смех ударил в лицо Дэнни хуже любой пощёчины – с привкусом чеснока от соуса на обед, от которого резало в глазах. Как заевший чёртик, выпрыгнувший из табакерки, он не умолкал. По внутренней стороне бедра стекала струйка тёплой мочи. И тогда от пережитого стыда и ужаса, найдя в себе силы и смелость, Дэниел толкнул брата. Тот качнулся как при сильном порыве ветра, но даже не сделал шагу назад, растопырив руки, как бы вопрошая: «Ты это серьёзно посмел сделать?». Хохот прекратился, точно его обрубили висящим в кабинете отца мачете, оставив огромную зияющую рану в виде безразличного, холодного лица брата, что без усилий заученным, скучающим жестом толкнул Дэнни в грудь обеими руками. Дэниел поскользнулся на мокрой плитке и накренился назад, образ брата перекрыла рябящая плёнка, которая заглушила все звуки кроме собственного сердца, бьющегося в груди, как птица в клетке, ощутившая на своих крыльях огонь.

Его поглотил шум. Шум тишины, исходящий откуда-то изнутри, из самой души. Он оглушил Дэниела. Ненавистный песок превратился в заполняющую лёгкие и желудок хлорированную воду. Больше Холвуд не сопротивлялся, оцепенение уступило место смирению, в котором он смотрел на рябое изображение по ту сторону водной глади. На стоящего над бассейном брата. Темнота окутала его – совсем как холодные чёрные глаза, олицетворяющий мрак, какой может таиться в глубинах человеческой неизведанной души. Под закрытыми веками играл разноцветный серпантин, совсем как конфетти из хлопушки. Но вместо её хлопка – хриплый, остервенелый визг. Так могут кричать матери над телом любимого чада.

Брат Дэниела не сразу услышал истошный вопль поскользнувшейся на плитке матери. Она упала на колени, впилась скрюченными пальцами в лицо и поползла к краю бассейна, где тонул её ребёнок.

– Вытащи его! Вытащи! Вытащи! – скандировала она, раздирая связки и бьющиеся о плитку ладони.

Оцепенение. Всё это время в длящийся из вечности миг брат простоял на месте так, будто упрямо ждал своего автобуса целый час, не желая отправляться иным путём. Простёршаяся картина происходила не с ним. Это просто фон кинофильма, мелькающие кадры мчащихся мимо машин, цвет и модели которых он не различал. Но крик матери и вцепившиеся в лодыжку пальцы отрезвили его, как если бы в него вонзили нож, через боль вернув в реальность.

Резко кинувшись вперёд, он и сам едва не поскользнулся, прокатившись по плитке, неуклюже свалился в бассейн, и вытащил ледяное тело брата, уронив рядом с вопящей, колотящей кулаками по коленям матерью. Несколько нажатий на грудь, как учили в лагере, вода выплёскивалась тонкой струйкой фонтанчика изо рта Холвуда, его перевернули на живот, хлопнув по спине, и Дэниел выблевал остатки жидкости, судорожно откашливаясь.

– Ты, придурок, что, даже плавать не умеешь? – первое, что услышал Дэнни, очнувшись после поглотившего его мрака. Отхаркиваясь, он смотрел на разъярённого на самого себя брата, не желающего признавать своей вины.

Он спас его, взял на руки и унёс в дом, чтобы разогреть, закутать в плед, налить тёплого молока и отправить спать. Сон, после которого всё забудется. Так они надеялись. Но оказалось слишком поздно: страх от пережитой боли уже навечно поселился в его сердце, как паразит, нашедший уязвимое место, в котором он смог бы разрастить, заполнив собой никому не заметную трещину.

Мир превратился в калейдоскоп из страшных теней и ярких огней. Ночь и день сменялись друг за другом – так чередовалась жизнь Дэниела Холвуда. Годы шли, но страх плелся за ним в виде оставляемых следов, которые не мог смести ветер.

Первая паническая одышка произошла среди урока, когда Дэниел, громко хватая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, подорвался из-за парты и упал на четвереньки, пока добирался под удивлённо-напуганные взгляды до открытого окна, где прятался спасительный кислород. Врачи, как один упрямый голос, повторяли, что с Холвудом всё в порядке.

О чём не могла согласиться мать в очередную бессонную ночь – Дэниел не желал ложиться спать, заявив, что если уснёт, они придут за ним, люди в белых халатах, и заберут в свою лабораторию.