Когда шатается трон

— Стоять, мать вашу!.. Приказываю! Ни шагу назад! — Это капитан из заградотряда. — Назад! Перестреляю как собак! — Маячит башкой над бруствером.

Рядом его бойцы автоматами ощетинились.

— Огонь!..

Разом застучали автоматы. Веером прошли над головами бегущих очереди.

Но пятятся, отступают штрафники.

— Трусы!.. Дерьмо собачье!

Выпрыгнул капитан из окопа, глаза кровью налиты, в одной руке пистолет, в другой заточенная лопатка сапёрная, за голенищем сапога финка.

— Назад, мамкины уроды!

Врубился в свалку, раздавая пинки, колотя по головам, по плечам, куда ни попадя, рукоятью пистолета. Рядом его бойцы прикладами любовь к Родине вколачивают.

— Назад!

Проскочил со своими бойцами, вошёл, рубя лопаткой направо и налево, как нож в масло в немецкие порядки, сам того не заметив.

— За мной!..

Остановились штрафники. Дрогнули немцы, покатились, побежали.

— Давай за ними! — орёт капитан. — Бегом, маму вашу растуды в качель! Не давай им оторваться, а то вас со вторых траншей покосят.

— Подмогнёшь?! — кричит на ходу кто-то.

— Хрен вам в рыло… Дальше сами! Сами!

— Зачем тогда пришёл?

— Затем, что если бы я к вам не пришёл, они бы ко мне пришли. Один чёрт. Там бы я ни их, ни вас не остановил. Вы драпальщики известные, до Урала готовы бежать! Давай вперёд, искупай кровью вину! Я и так своих бойцов потерял…

Бегут штрафники, на пятки немцам наступая. С ходу вышибли первую линию обороны. И дальше пошли гнать, стреляя в спины, топча и добивая раненых и тех, что руки подняли. Без жалости, без сожаления. Потому что в атаке, когда схлестнулись лоб в лоб, человек становится зверем, хищником, загоняющим жертву. И тот, кто побежал, кто слабину дал, повернувшись к противнику спиной, тот обречён, он остановиться и огрызнуться уже не сможет. Если, конечно, нет у него в тылу заградотряда.

Позади кустами встали взрывы, накрывшие оставленные позиции. Всё! Хана капитану и бойцам его, сам подставился, думая в окопах отсидеться.

— Вперед!..

К вечеру штрафников отвели в тыл, посадив на их место стрелковую часть.

— Спасибо, — поблагодарил какой-то залётный генерал. — Добрую работу сделали. Искупили. Кровью искупили.

Своей. И чужой…

Ведь война — это кровь. Смерть. И злоба к врагу. К заградотряду, который вперёд погнал. И к себе самому тоже. Потому что надо убивать, чтобы жить. А кому-то умереть, чтобы выжил ты. И мелкая, подленькая радость, что это он, а не ты. А ты жив. Пока. Всё еще… Вопреки всему… Сегодня ты, а я — завтра.

— Держи, Кавторанг, погоны и ордена свои. Здесь распишись… Повезло тебе, искупил и жив остался. Твоих штрафников там две трети полегло, а у тебя ни царапинки. Не иначе, заговорённый ты…

А может, и так… Второй год Кавторанг воюет без продыху, с передка не выбираясь, и ничего — жив пока. А будет ли жив завтра — кто о том знает…

* * *

— Ты знал?

— Нет, — покачал головой Пётр Семёнович. — Самого, как обухом по затылку…

Может, так, а может, и не так. Может, юлит Пётр Семёнович. В чужую душу не заглянешь и ничего там не разглядишь, хотя даже с фонарём.

— Что теперь будет?

— Показательная порка.

— Догадываюсь…

Личный состав выстроили во внутреннем дворе. Все догадывались зачем. Перед строем поставили отказников. Чуть подальше вывели воров, которых с зон выдернули.

Вперёд вышел Партизан, перебрал какие-то бумаги, глянул исподлобья, скомандовал:

— Фролов… Ну, чего молчишь, отвечай, как положено.

— Я! Фролов!

— Добегался, сукин сын! Теперь слушай… — Партизан поднёс к глазам бумагу: — Твой отец, Илья Фомич, тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения, старший брат Николай Ильич Фролов, средний брат Семен Ильич Фролов приговорены к высшей мере наказания по статье… Ходатайства о помиловании отклонены, приговор приведён в исполнение десятого двенадцатого. Вот соответствующий акт и приложенные к делу фотографии. Младший брат Алексей Ильич Фролов получил двадцать лет лагерей по пятьдесят восьмой статье с отбыванием в Особлаге. Фроловы — сестры Авдотья, Елена, Марфа и мать Зинаида Кузьминична лишены всех гражданских прав и отправлены в ссылку в Казахстан. Вся недвижимость и имущество изъяты в пользу государства. Дети, не достигшие десяти лет, определены в детские дома и колонии…

Стоят отказники, головы склонив. Из-за них гнезда родовые в прах рассыпались, по их вине отцы с братьями жизни лишились.

— Харитонов… Твой отец Харитонов Флор Игнатьевич… Братья… Сестры… Свояки…

Второй список.

И следующий…

Толпятся в сторонке воры, переглядываются настороженно. Такие, значит, здесь порядки. В сравнении с ними любая зона — дом родной. Понимают, что не пугают их, когда грозят в парашу окунуть, что слова здесь с делом не расходятся. Если тут своих не жалеют, то для них заступников точно не найдётся.

Зачитаны списки. Но не закончен расчёт.

— По порядку номеров…

— Первый… второй… третий…

— Каждый десятый — выйти из строя!

Шагнули бойцы вперёд, замерли. Лица бледные, губы сжаты. Проходили уже, знают…

— Следуя принципу круговой поруки, наказанию подлежит не только виновный, но и его подразделение. Не распознали врага, не остановили, значит, будете отвечать. За него.

Пауза. Длинная. Страшная.