Когда разливается Акселян

Тимер же почувствовал, что с этого дня ему будет легче жить со своими товарищами.

Вскоре Курбанов исчез. Говорили, что перешел на другую работу. На его место пришел Сергей Михайлович, симпатичный русский старичок с круглой бородой.

— Давай, Тимер, теперь к нему подлизывайся, — смеялись некоторые.

— А что, Сергей Михайлович свой человек!

— И Курбанов для тебя был своим.

— Слышать о нем не хочу!

— Ха-ха-ха!..

Приходил мастер Сергей Михайлович всегда вовремя.

Вот и сейчас, только вошел, сразу началась работа. У Тимера станок гудит ровно, стружка белой красивой лентой выходит из-под резца.

— Молодец, Тимерка! — одобрительно качает поседевшей головой мастер.

Тимер покраснел. Опять его хвалят, и так его сверстники недолюбливают. Он опустил голову, кулаком вытер пот со лба и не очень уверенно произнес:

— Не хвалите меня, Сергей Михайлович. Мальчишки насмехаются. Раньше и вовсе ходу не давали, дразнили сыночком Курбанова.

— Хорош сыночек, — засмеялся мастер и, прижав мальчика к своей старческой груди, ласково погладил по голове. — Не обижайте его понапрасну, ребята.

У Тимера навернулись на глаза слезы, душа его обмякла, а в памяти вновь возникло доброе лицо отца с морщинками у глаз, вновь на себе почувствовал он его крепкие руки, услышал тихий голос…

На втором году учебы Тимера перевели в город, в железнодорожную школу. Что ж, трудился он неплохо, вышел в передовики, но в последнее время его стало тянуть в родную деревню. Мать состарилась, изба без мужской руки совсем покосилась и требовала ремонта. Пришла необходимость ехать домой, вступать в колхоз и налаживать хозяйство…

И вот уже два дня, как он сошел с поезда. До деревни дорога неблизкая. В городе он поискал на постоялых дворах своих односельчан, но без толку. В город колхозники приезжали, видимо, редко. Тимер пошел пешком, авось встретится кто в пути или попутная машина попадется. Но надежды его не оправдались, и всю дорогу приходится идти пешком. А сапоги жмут, ноги стерли до крови. Он попробовал было идти босиком, но куда там! Щебень на дороге острый, как бритва. Да, пешком идти, это вам не ехать на поезде, когда приятно укачивает тебя в вагоне, а за окном лихо проносятся телеграфные столбы… Сейчас Тимер похож лишь на паровозного кочегара: лицо в черной пыли, рубашка вся в горячем поту. Временами он даже каялся, что тронулся в путь.

Может, он и не поехал бы, но он получил из дома грустное письмо, которое написал кто-то по просьбе матери.

«Тимербулат мой, — начиналось это письмо, — дела у меня совсем плохи, а рядом ни одного помощника. Долго я не протяну, приехал бы, разочек глянула бы на тебя. Как же умирать одной в заброшенном доме!..». Уж не умерла ли уже его бедная мать, так и не увидев сына. На штемпеле почтового отправления конец июля тридцатого года, а сейчас уже конец августа.

Да, не слишком быстро он собрался в дорогу.

— Не подкачай, Тимер! — на прощанье сказала ему секретарь комсомольской ячейки Нина Круглова. — Ты член транспортного коллектива, во всех делах мы впереди, не осрами себя и нас в колхозе. Хорошо? Не забывай нас, пиши письма, мне пиши.

Прекрасная девушка Нина. Конечно же, не подведет он своих товарищей, не подкачает в работе. Но что делать с больной матерью, как помочь ей? Быстро состарилась, бедная.

И вдруг Тимеру стало тоскливо. Ведь если подумать, что хорошего в жизни видела его мать? День за днем слезы, одиночество и нужда… Каждый кусок хлеба добывала с трудом. Но ничего не жалела она для своего сына, отдавала последнее. А он, Тимер? Когда отучился и начал работать, то посылал ей десять-пятнадцать рублей да на каникулы приезжал всего лишь раз. Какая уж тут помощь!.. А что он мог сделать? Взять ее в город и жить вместе? Но где? В общежитии? Разве она оставила бы в деревне единственную козу и кур!..

Подул легкий прохладный ветерок. Разгоряченному телу и лицу стало легче.

Вот-вот появятся знакомые места: порыжевские высотки, заросшие кустарником балки.

Друг детства Тимера Галяу пас здесь овец Гарея-бая. Овцы были жирными, словно их надули. Но ни Галяу, ни старшему чабану Шамуку от этого не легче; осенью овец загоняли на двор к баю, а потом увозили в Оренбург.

Вот впереди еще подъем, с которого уже видна родная деревня. «Чем занята сейчас моя дорогая, моя бедная мать? И жива ли вообще?..» Тимер ускорил шаг. У тока на обрыве он никого не встретил. Видно, разошлись колхозники по домам, хотя солнце еще стояло высоко.

Наконец показалась деревня, за ней долины. По обе стороны стройные, как рельсы, взметнулись ввысь тополя. Девушки, набрав из реки воду, медленно поднимаются на гору. Поблескивают в лучах заходящего солнца их разноцветные ведра. По улице клубится густая пыль — наверное, возвращается стадо. Даже издали видны изменения, происшедшие в деревне. Поредели вдоль улицы маленькие дома, скосил их, видно, голодный год. А в центре возле мечети прибавилось домов с железной крышей. Сгрудились те, кто побогаче, в одну кучу, поближе друг к другу.