Когда опускается ночь

Покойную миссис Уэлвин я в детстве видел частенько, но не могу сказать, что она мне чем-то запомнилась, кроме того, что она была высокой, красивой, очень великодушной и ласковой со мной, когда я бывал в ее обществе. Родовитостью — и всем прочим — она превосходила мужа; была страстной любительницей книг на всех языках и обладала таким изумительным музыкальным дарованием, что о ее игре на органе помнят и рассказывают в соседских домах и по сей день. Насколько я слышал, все ее друзья были огорчены, когда она вышла за мистера Уэлвина — при всех его богатствах, — а впоследствии были потрясены, как ей удается сохранять по меньшей мере видимость, будто она счастлива с мужем, который ни умом, ни сердцем не был ее достоин.

Все полагали (и, не сомневаюсь, справедливо), что главным счастьем и утешением была для миссис Уэлвин ее малютка Ида — та самая дама, с которой мы недавно расстались. Девочка с самого детства во всем пошла в мать — унаследовала материнскую страсть к книгам, материнскую любовь к музыке, материнскую живость ума, а главное — материнскую тихую твердость, терпение и благорасположение ко всем. С раннего детства Иды миссис Уэлвин взяла на себя задачу руководить ее образованием. Они с дочерью, пожалуй, никогда не расставались — ни дома, ни за порогом. Друзья и соседи говорили, что девочку воспитывают слишком уж диковинно, она мало бывает с другими детьми, что ее, увы, не учат ничему разумному и практичному и опасно потакают ее мечтательности и фантазиям, к которым она и без того чересчур склонна от природы. В этом, вероятно, была доля правды, и эта доля была бы еще больше, если бы Ида обладала заурядным характером и если бы ей предстояла заурядная жизнь. Однако она с самого начала была странным ребенком, и ожидало ее странное будущее.

До Идиного одиннадцатилетия у нее не было ни брата, ни сестры, которые стали бы ее товарищами по играм и составляли бы ей дома компанию. Однако вскоре после этого родилась ее сестра Розамунда. Мистер Уэлвин в глубине души мечтал о сыне, тем не менее рождение второй дочери было встречено в старом доме с великой радостью. Но не прошло и нескольких месяцев, как на смену ей пришло величайшее горе и отчаяние: Грейндж лишился хозяйки. Розамунда была еще младенцем, когда ее мать скончалась.

После рождения второго ребенка миссис Уэлвин сразил какой-то недуг, название которого я не сумел запомнить, поскольку недостаточно сведущ в медицине. Знаю только, что она оправилась от него неожиданно скоро, на сторонний взгляд, но затем болезнь вернулась, нанесла роковой удар, и миссис Уэлвин умерла медленной мучительной смертью. Мистер Уэлвин (который в последующие годы имел обыкновение похваляться, что будто бы брак его был «союзом двух любящих сердец») был и в самом деле привязан к жене, пусть и по-своему, глупо и поверхностно, и тяжко страдал — насколько был способен тяжко страдать человек его склада — и в последние дни ее болезни, и в тот страшный час, когда врачи единодушно признали, что придется оставить всякую надежду. Каждый раз, когда миссис Уэлвин заговаривала о своей приближающейся кончине, мистер Уэлвин принимался безудержно рыдать и бывал вынужден удалиться из комнаты больной. Последние торжественные слова умирающей женщины, самые важные распоряжения, которые она могла оставить, самое нежное утешение для тех, кто любил ее и кого она покидала, были излиты не мужу, а ребенку. С самого начала болезни миссис Уэлвин Ида потребовала, чтобы ей разрешили постоянно находиться в комнате больной: почти ничего не говорила и ничем не выказывала ни страха, ни горя, пока ее правдой или неправдой не выводили оттуда, и вот тогда рыдала до того истерически, до того безутешно, что ее не могли успокоить никакие увещевания, никакие доводы, никакие приказы, короче говоря, ничего, кроме разрешения вернуться. Мать была ее подругой по играм, ее постоянной спутницей, самой близкой и дорогой ее наперсницей, и память об этом, по всей видимости, не позволяла девочке поддаться отчаянию, а давала силы верно и отважно оставаться у постели умирающей до самого конца.

Когда прощальный миг миновал, а мистер Уэлвин, для которого необходимость присутствовать на похоронах жены оказалась непосильным потрясением, покинул поместье и уехал к дальним родственникам на другой конец Англии, Ида, которую он желал бы забрать с собой, упросила его разрешить ей остаться. «Перед смертью мама взяла с меня слово, что я буду добра к сестричке Розамунде, как мама была добра ко мне, — просто и серьезно сказала она, — а она за это разрешила мне побыть здесь и посмотреть, как ее опустят в могилу». В это время в доме жили тетушка миссис Уэлвин и старый преданный слуга, которые понимали Иду значительно лучше отца и убедили его не увозить ее. Я слышал, какое впечатление присутствие ребенка на похоронах произвело на мою мать и на всех, кто пришел проводить миссис Уэлвин в последний путь: мать говорила, что не забудет этого зрелища до самой смерти и не может вспоминать его без слез.

Должно быть, вскоре после этого я и увидел Иду в первый раз.