Кофейные истории

В полной тишине прошла целая минута. Некоторые косточки уже совсем высохли; другие, с частичками розовато-золотистой сливовой мякоти, выразительно блестели.

И те, и другие хранили молчание.

– Итак? – первым потерял терпение Георг. – Гостей у нас сегодня немного, однако это не значит, что я стану весь день тратить на разгадывание ваших ребусов.

– А что, идей нет? – улыбка Эллиса стала лукавой. – Совсем никаких? Ни одной?

Мэдди нахмурилась; Рене Мирей явно заскучал и мысленно улетел уже где-то очень далеко, судя по мечтательному выражению лица. А вот я, взглянув ещё раз на расположение косточек, неожиданно вспомнила недавний рассказ Клэра – и осторожно предположила:

– Омнибус?

Эллис расцвёл.

– Именно! – подтвердил он с нескрываемым удовольствием. – Точнее, автомобиль-омнибус. Он следует и мимо той части рынка, где неизвестная в чёрном толкнула Мэдди, и мимо «Печального крова», а затем проезжает недалеко от тех мест, где нанимательница назначала встречу тому мошеннику, Твигги. И, если чутьё меня не подводит, живёт она тоже где-то неподалёку от этого маршрута. Я бы ставил на окрестности рынка, – и детектив размашисто очертил квартал вокруг сливовой косточки. – На Мэдди она там наткнулась случайно, действовала в порыве чувств. А затем, сообразив, что оказалась в центре нежелательного внимания, по привычке запрыгнула на подножку проезжающего омнибуса. Вот только корзины для фруктов у неё не было, – нахмурился он. – Если она пришла на рынок по своим делам, что же собиралась купить?

Паб «Печальный кров»; чёрное траурное платье; прилавки, заваленные свежей зеленью, ранними яблоками, лесными ягодами, ароматическими травами и прочей роскошью, приятной для зрения и обоняния, ибо в эту часть рынка ходили не за насущной пищей, а прогулки ради, и не измотанные служанки, а бездельные, состоятельные горожанки…

Головоломка внезапно сложилась.

– Цветы, – произнесла я. И повторила чуть громче: – В то утро она приехала, чтобы купить цветов, а затем отвезти их на кладбище Грин-Ив. Эллис, кого вы отобрали у этой страшной женщины, что она до сих пор ненавидит вас – и помнит о том, кого потеряла?

На мгновение утратив над собой контроль, он нахмурился, и между бровей у него залегла глубокая, горькая складка; но почти сразу же печать скорби исчезла.

– Таких, увы, немало, – ответил он с деланой беспечностью. – У меня-то кладбище за плечами побольше, чем у иного сельского врача-коновала. Но все по-настоящему страшные мои враги, к счастью, либо на виселицу отправились, либо томятся глубоко в темнице. Кроме разве что… да нет, десять лет уже прошло, – оборвал он сам себя, отчего-то быстро взглянув на Мэдди, и неловко свернул карту, роняя сливовые косточки на пол. – Чем гадать по кофейной гуще, давайте-ка лучше взглянем на настоящие улики. Я ведь не только маршрут омнибуса собирался вам показать. Помните ту пачку писем, которая пришла в редакцию, к ла Рону? Вы ещё передали мне их в большой коробке.

– Как не помнить, – кивнула я. Замешательство детектива не прошло мимо меня, однако он явно не хотел обсуждать ничего в такой большой компании, потому правильней было сделать вид, что я ничего не заметила. – Только не говорите, что вы их все прочитали.

Эллис усмехнулся:

– И даже не без удовольствия. То, что Мадлен – ангел, спустившийся с Небес, дабы осветить эту грешную землю, я знал и раньше, а вот о бездне достоинств, сокрытых во мне самом, даже и не подозревал, пока сентиментальные дамы не раскрыли мои слепые глаза для правды. О, это славословие, о, пожелания счастья! Как они греют душу – ну, и тело тоже, если использовать их по назначению, то есть для растопки… Шучу, шучу, я не настолько беспечен, чтобы сжигать улики, – подмигнул он мне. – Тем более что глаза этих дам, даже увлажнённые слезами умиления, остаются удивительно зоркими. А одна из них, миссис Бертран, оказалась не только очень наблюдательной, но и мнительной – на счастье всем нам. А теперь послушайте, что она написала.

И с этими словами Эллис, как фокусник, извлёк из-за пазухи свёрнутое в трубку послание.

Бромли, вторник, … июня

Дорогая мисс Рич, мистер Норманн!

Надеюсь, Вы простите мне это письмо, ибо к бумаге и перу я прикасаюсь не из гордыни и тщеславия, а только из-за тревоги за Ваше благополучие. Чудная, прелестная история Вашей любви глубоко поселилась в моём сердце и не позволяет следовать правилам и законам, препятствующим откровенно говорить; она же внушает мне смелость поведать неприглядную и таинственную историю, участницей которой мне довелось стать.