Не всё было так уж идеально между нами. Нестыковки случались. Как у тех пилотируемых кораблей, что пахали космические поля. Я стал замечать, что стоило только Алисе проявить свою нелюбовь, как тут же она отражалась на других людях, моею нелюбовью, если не сказать больше – моим равнодушием к ним. Я смотрел на них, как на фотографии, как на далёкие страны, на дорогие монеты, на заслуженные медали, они входили в мою жизнь, выходили, я чувствовал себя то коридором, то квартирой без удобств, то этим самым удобством, здороваться они любили меньше, чем прощаться, их становилось всё больше: друзей, родственников прохожих, все что-то хотели от меня, может быть, даже меня, они искали какой-то любви. Любви к ненависти, ко лжи, к равнодушию, любви к любви, иногда они разговаривали, но каждый на своём языке, и если их языки были хоть немного похожи, они становились друзьями или подругами, а если это были шершавые языки, то – любовниками. Людей становилось всё больше, но виделись они всё реже, входили и выходили, люди всегда норовили войти ко мне в душу, особенно если не удалось выйти в люди.
В такие моменты я сидел в рабочем кабинете, абсолютно отстранённым от работы, будто Алиса отстранила меня от дела, от Кати и её кофе. Я сидел в творческом поиске и писал бездарные стихи, как влюблённый школьник, те самые стихи, которые никто никогда не прочтёт:
Нарисовал солнце, пробившееся сквозь большую женскую грудь в виде облака, которой никогда не было у Алисы, и представил как ухожу к Кате с её третьим размером. Ухожу от моего солнца. Перечитал всё ещё раз, потом смял в корзину вместе с бюстом и светилом. В кабинете действительно потемнело. Мистика. Над городом нависла туча, не решаясь по тихому отлить в какой-нибудь подворотне. Телефон вздрогнул смс-кой:
– Сердце твоё – морозильная камера. Кого там только нет: от замороженных рыбок и куриц, до готовых ко всему полуфабрикатов.
– Слава богу – оттаяла, – обрадовался я про себя и поставил мысли на разморозку:
– Я голоден. Я очень хочу съесть тебя.
– Я ещё не готова.
– Ты звонила?
– Нет, скучала. Что делаешь?
– Разговариваю с ладонью, – держал я трубку рядом с ухом.
– Смешно. Вообще, я не очень похожа на ладонь. – Алиса сидела в библиотеке и листала литературу для диссертации. Говорила она в полголоса, чтобы не нарушить покой других книгочеев.
– В каждом пальце по чувству, – остановил я машину на обочине и выбился из покорного стада. Никто из табуна даже не поднял голову, чтобы не терять лошадиные силы. Я даже был горд собой, что мог остановиться, когда хотел… когда любил. «Только остановившись можно понять, туда ли ты двигаешься», – осенило меня. – Большой – это любовь. Указательный – это?
– Это дверь.
– Чувство «Дверь», особенное чувство.
– Чувство «Вон!», – прыснула Алиса и зажала рот рукой.
– Да уж, за тобою не заржавеет. Средний? – убавил я музыку в салоне. – Тебе удобно говорить, я ни черта не слышу.
– Да, я в библиотеке сижу. Кресло удобное. Средний – тоже дверь. В более жёсткой форме.
– Можно расчувствоваться от такого, – закурил я и приоткрыл окно.
– Не спеши, ещё есть безымянный.
– Game over, – озвучил я.
– Да, замуж надо выйти так, чтобы никогда не посещало желание развестись, – посмотрела Алиса на блестящий камешек в оправе золотых брачных обязанностей.
– Остался мизинец, – стряхнул пепел я на суету.
– Мизинец – это вещь на все случаи жизни. Удобная ковырялка, пробовалка, чистилка. Заменяет все остальные чувства: обаяние, осязание, зрение и вкус, – в доказательство убрала Алиса из уголка глаза невидимую усталость.
– Моя ладонь не такая чувствительная, я бы даже сказал, грубая, – посмотрел я на свою конечность.
– Это от частых разговоров по телефону.
– Вот и разговариваю с ней, чтобы меня кто-то в чём-то убедил, испортил настроение, украл время, признался в любви, ненависти, в дружбе, поздравил с днём рождения, вспомнил, что ты его родственник, друг, брат, сын, жена, позвал в кино, в бар, в запой, к станку, настоял, чтобы ты за него порадовался, то есть настоял на невозможном, ошибся номером. Всё чаще разговариваю с рукой, о чём она никогда не напишет.
– Разговорчивая. Жаль, что остальные части тела у тебя не так разговорчивы, – продолжила Алиса листать книгу одного из мастодонтов отечественной испанистики.