Книга осенних демонов

Почему опять я и пожалуйста пусть хотя бы тройку я уже больше так не сделаю клянусь я буду хорошей но пусть он ничего не узнает это несправедливо я буду хорошей только пожалуйста сделай чтобы я зарабатывала больше а ее пусть выгонят ведь это все ради детей не для меня я был вынужден его убить просто-напросто должен был из-за тебя и почему всегда а он пусть подыхает как и заслужил и пусть она не будет такая грустная потому что она сразу нервничает и кричит что я такой же как мой отец чтобы они только голосовали и пожалуйста это несправедливо пусть перестанет болеть я все сделаю я уже больше этого не сделаю только пожалуйста почему ты такой жестокий и я не буду больше верить как ты мог почему это несправедливо я…

Я отодвигаюсь, убегаю, отъезжаю, как объектив камеры. Не могу это выдержать. Туман расступается, распадается на редкие облака, и я вижу всех этих столпившихся, залитых мертвенно-бледным предрассветным светом людей. Я вижу следующих и следующих. Они кричат, бормочут, шепчут, умоляют, упрашивают, перебивая друг друга, их все больше. Чем я дальше, тем их больше — сотни, тысячи, миллионы сбившихся в одну сплошную массу. Гигантская, растянувшаяся в бесконечный горизонт равнина, вымощенная головами. Миллионы пар глаз, направленных на меня, и миллионы говорящих уст, выплевывающих слова, миллиарды слов в меня.

И галдеж. Страшный, который невозможно вынести. Отчаянный.

Я проснулся, словно упал на пятую точку с потолка. Удар от приземления. Я весь мокрый от пота.

За окном двигались все те же улицы, спрятанные туманом здания сельскохозяйственной школы, площадь с неработающими лотками. Мы только-только поехали. Я спал, может, десять секунд, а мне показалось, что прошли часы. У меня все болело. Я ужасно устал. Стало щекотно щеке, словно по ней путешествовало маленькое пушистое насекомое. Влага во рту была соленой и пахла старой медью. Я вытер щеку и в ртутном блеске фонарей увидел темный след на пальцах. Кровь. Она шла из носа, из глаз и из ушей.

Таксист монотонно продолжал:

— Как они ездят, господи! Разве в Германии такое возможно? Там такой порядок, что им полиция бы тут же, скажу я вам, показала. Гитлера на них нет, скажу я вам, на этих людей! Тогда бы был порядок. Всех к стенке поставить!

Я промолчал. Слава богу, и он тоже замолчал. Я ехал домой. Еще один мост, парк, крутые улочки.

— Там сзади есть бумажные платочки, в коробке, — опять отозвался таксист. — Вожу с собой, потому что это же такси. Порою плачут, а порой, скажу я вам, и другое что, а потом пятна на сиденье. Я уж насмотрелся, скажу я вам. Вытрите эту кровь. Сейчас пройдет.

Я посмотрел с удивлением, но он смотрел на дорогу. Я видел только массивный затылок и коротко постриженные волосы.

— А не надо было спать. Как говорится: разум спит, а демоны пробуждаются.

Я замер с бумажной салфеткой в руке.

— Ну вот, мы почти на месте. Хорошо в тумане ездить. Я бы вообще с радостью выключил фары, но только тогда менты цепляются.

— В тумане все-таки хуже? — сказал я, лишь бы что-то сказать. Заплатить и потом идти домой.

— Как я всегда говорю, мне глаза не нужны, — произнес он, поворачиваясь ко мне пустыми, черными глазницами, в которых мерцало что-то фосфоресцирующей зеленью. — Нет, платить не надо. За счет фирмы.

Я открыл дверь и вышел. С меня достаточно. Мои ноги были как ватные, из одного уха еще немного шла кровь. Похоже, я привыкаю.

Блестящая хромированными деталями и лаком черная «Волга» с трудом развернулась на узкой улочке, въехав на чье-то место, а на дверях сверкнуло черными буквами ТAXI АД. Он зажег на крыше знак ТAXI и внизу «звони 666». Могли бы и без показухи обойтись.

Мне хотелось лечь в постель. Я вертел в кармане ключ и думал, что, пожалуй, обойдусь без ужина. Не считая двух полных рюмок водки.

Код на двери я набирал, опершись на решетку. Еще лестница над гаражом, замки, двери, свет, и я пришел. Мой дом. Мой мир. Хватит.

Только проходя через дворик, я почувствовал странный весенний запах. И увидел, что ветки белые. Сначала я подумал, что это снег. А потом поднял голову и увидел, что цветут сливы.

И рододендрон возле ворот. И миндаль у лестницы. Они цвели. Деревья цвели.

На улице стукнула дверь темно-зеленого «вольво».

— Доктор! Простите, пожалуйста!