Княжья доля

В свободное же время Любомир частенько, открывши рот и затаив дыхание, слушал байки одного из княжеских дружинников, вечно улыбающегося и смешливого Константина.

Родился он четырнадцатого октября, в один день с князем Константином, хотя и на восемь лет позже. Счастливый папаша, не мудрствуя лукаво, окрестил своего запоздалого первенца точно так же, как и князь-отец, специально выждав целую неделю и подгадав к двадцать второму числу, чтобы была возможность выбрать из святцев имя того же самого эфесского отрока.

Малец вырос и, пойдя по стопам родителя, с годами попал в княжью дружину. Очень скоро он приобрел славу не только одного из первых удальцов, но и безудержного враля, да такого, что сам Мюнхаузен позеленел бы от зависти и злости, послушав хоть с полчаса речи оного дружинника.

Впрочем, барон еще не родился и слушать его никак не мог, зато сын поварихи, с детства мечтающий приобщиться к ратному делу, с открытым ртом ловил каждое слово княжеского тезки, причем принимал все россказни и байки за чистую монету, от начала до конца.

Как уживалась в подростке иезуитская хитрость с таким детским простодушием, Константин анализировать не пытался. А зачем? Достаточно было того, что оба эти качества не несли в себе ничего плохого, а порою, напротив, давали немалое благо, ну хотя бы в организации тех же встреч с Купавой.

Однако чистый горизонт безоблачной жизни постепенно стал заполняться тяжелыми грозовыми тучами, причем ветер дул прямиком из соседней стольной Рязани, а нагоняла его княгиня Фекла.

Трудно сказать, когда именно она успела съездить и пожаловаться престарелому епископу Арсению на греховное поведение своего супруга, закосневшего в нарушении одной из основных господних заповедей.

Ясно только, что факт сей имел место — это железно. Иначе владыка, свершая вояж по всей Рязанщине, не прислал бы гонца к князю Константину.

Власть духовная обставила все достаточно деликатно.

В присланной грамотке епископ поначалу очень долго сокрушался о тяжкой болезни, коя постигла князя, затем не менее долго заверял, что будет молиться о его выздоровлении, и сокрушался, что тот не может лично приехать к нему в Рязань, дабы разрешить кое-какие спорные вопросы относительно сельца Алешня близ Ольгова.

Сельцо оное было подарено Константином церкви и в то же время им же было пожаловано боярину Житобуду. Епископ жаловался, что церковный тиун уже не раз был бит верными боярскими холопами, потому собирать подати да сборы у него нет никакой возможности.

Затем последовал тонкий намек на то, что божье имущество отнимать у служителей церкви негоже, и выражалась твердая надежда, что князь, как истинный христианин, прислушается к отеческим увещеваниям Арсения, к коим любезно присоединяется и его, Константина, старший брат Глеб.

Лукавил, конечно, епископ, что и говорить.

Если бы он имел законные права на сельцо, то писал бы совсем иначе — хлестко, сурово, категорично, вплоть до обещания предать всех виновных анафеме. Шутка ли, какой-то боярин какого-то удельного князька удумал чинить препоны духовному владыке Рязанской и Муромской епархии. Да я его, да мы, да…

Словом, это было бы уже не вкрадчивое «мяу», а грозное тигриное «р-р-р».

В том-то и дело, как успел уяснить Константин, когда Зворыка принес ему копии жалованных грамот, что прав на сельцо это не имела именно церковь.

Да, несколькими месяцами ранее со стороны князя был посул, но никак не оформленный, зато бумаги на Житобуда хоть и были выправлены позже этого устного посула, зато оформлены честь по чести, как и положено.

Потому и действовал боярин так нагло, смело выпроваживая восвояси наезжающих время от времени в село епископских слуг.

Отсюда и истекала завершающая эту тему мысль епископа о том, что надобно, проявив всю княжескую мудрость и благоразумие, так урядить дело, дабы ни одна из сторон не осталась внакладе.

И тут же тонкий намек, что сам отец Арсений, как божий слуга, может и уступить в этом споре, строго следуя заповедям Христа, если… получит соответствующую компенсацию в виде другого села, например Утятевки.

— Ишь как все хитро повернул, — хмуро заметил Зворыка, остановившись на этом месте.

Сам-то Константин прочитать так и не сумел. Вымученная институтская четверка по старославянскому языку, как он понял чуть ли не в первые дни своего пребывания здесь, равнялась на самом деле даже не двойке, а жирной сочной единице.

— Он же вдвое против прежнего хочет. А еще служитель божий, — мгновенно прикинув доходы со спорной Алешни и сравнив их с теми, что получали с Утятевки, ехидно хмыкнул Зворыка.

Но споры вокруг сельца, как выяснилось, были лишь прелюдией к главной теме.

Не иначе как по проискам зловредной Феклы епископ потребовал, дабы князь немедля прислал к нему в Ольгов, где он сейчас пребывает, девку-лекарку, прозываемую Доброгневой, ибо ходят о ней недобрые слухи.

Дескать, девица оная ведает страждущих от телесных тягостей не божьим соизволением, а дьявольскими кознями, стало быть, надлежит ей учинить строгий допрос с пристрастием.