Княжья доля

— Будет все так, как я велел. А теперь иди. — И уже в спину добавил: — Холопы тоже люди. Поласковее с ними на будущее надо.

Она ошарашенно повернулась к нему и, судя по всему, хотела что-то сказать, но, увидев командно-прощальный жест супруга, мол, давай-давай, топай, молча удалилась, шарахнув дверью так, что, будь это в современном доме — штукатурка со стен уже давно бы лежала на полу.

Купава, возникшая на пороге, и впрямь полностью соответствовала своему красивому имени. Светло-русые волосы, заплетенные в толстенную косу, да и вообще на ее лице лежала печать какого-то зрелого, чисто женского очарования. Потупленные долу глаза и смущенно теребящие края рукавов простой холщовой рубахи руки только добавляли прелести этой статной девице.

На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Именно такими представлял себе Константин настоящих красавиц-славянок, коих на Руси было превеликое множество.

Она не была стройной. Отнюдь нет. Про ее крепко сбитую фигуру кое-кто из Константиновых современников, пожалуй, мог бы заметить, что она чересчур…

Но даже несмотря на рубашку, было заметно, что в этом теле, невзирая на крупные габариты, нет ни единой капли жира, ни малейшей складочки, могущей подпортить впечатление от этого воплощенного идеала здоровой женской красоты.

«Однако неплохой вкус был у моего предшественника, — мелькнуло в голове у Кости. — Вот бы кого в княгини, а не это пузатое чучело».

Когда же Купава заговорила, то у Кости лишь добавилось восхищения. Голос ее был хоть и низковат по тембру, но мягок и певуч. Такой обычно называют грудным. А еще в нем чувствовалась ласковость и нежность.

— Звал ли, княже?

— Вот и свиделись, Купавушка, — сказал Константин, стараясь вложить в эту фразу второй, тайный смысл, который она должна понять.

Уж очень ему загорелось возобновить то, что, судя по словам Феклы, ранее было между ним и этой девушкой.

— Да, свиделись, — повторила она, поднимая на него глаза.

Нет, это были не глаза, а глазищи, темно-зеленые, как вода в омуте, и Костя почувствовал, как начинает в нем тонуть, причем безвозвратно.

Первый раз за все время он всерьез позавидовал предыдущему обладателю своего нынешнего тела и от всей души порадовался за его, судя по избраннице, безупречный вкус, после чего мысленно поклялся немедленно, в крайнем случае за неделю выздороветь, дабы…

Ну, словом, мужики поймут, а монахи пусть завидуют, ибо каждому свое.

Вспомнив, хоть и не без труда, первопричину вызова красавицы к себе, Константин после минутного замешательства повинился перед нею:

— Ты уж прости, Купавушка, что не уберег тебя от этого.

Она глядела на него, не отрывая глаз, и вдруг переспросила:

— Так это не твою волю, княже, Антип исполнял?

Вот те номер. У Кости даже дыхание перехватило от возмущения, что она так думает.

— Да ты что?! Как ты только подумать могла?! Неужто я бы такую красоту на поругание отдал?! Да я… — У него уже и слов не находилось, но Купава вдруг рухнула на колени перед ним, склонилась головою к самому полу и запричитала:

— Бей меня, княже, казни подлую. Я, верно, и впрямь мерзавка, коли княгине твоей поверила.

Костя в этот момент никак не мог отвести свой взгляд от ее разодранной на спине рубахи, не скрывавшей светящихся ярким рубиновым светом толстых рубцов от побоев.

Говорить он не мог, зато говорила она:

— Я ведь, подлая, поверила, когда она мне еще до отлучки твоей пообещала все космы повыдергивать и все косточки переломать, и будто ты, княже, сам на то согласие дал. Ох и тошнехонько мне стало, хоть в прорубь головой. Ан тут еще и ты неласков стал. Видеть меня не желаешь, как я ни старалась. А уж когда ты уехал, она и вовсе зверем стала, чем ни попадя била. А то вон схватит за волосы да об притолоку, да не просто, а норовит об угол, чтоб больней было. А я молчу все, терплю и думаю: «Бей, бей, да убей хоть поскорей. Зачем мне жизнь такая, коли свет-соколик мой от своей Купавы отвернулся».

Тут Константин уже готов был завыть. И от злости на себя, дурака, пусть и того, прежнего, и от переполнявшей его через край нежности к этой безропотной девушке, беззаветно любящей своего князя.

Купава подняла голову и, замерев на мгновение, негромко ахнула, растерянно отпрянув назад, и даже закрыла рот ладонями, после чего, медленно протягивая к князю руки, прерывисто шепнула:

— Да у тебя никак очи увлажнилися, соколик ты мой. Нешто пожалел холопку свою верную? Господи!

Она порывисто кинулась ему на грудь и, обхватив его плечи руками, принялась лихорадочно покрывать беспорядочными поцелуями Костино лицо.