Княжья доля

И так длилось почти неделю, на протяжении которой маленькая ведьмачка не покидала князя ни на минуту.

Еще неделю, за которую его здоровье улучшилось, но сознание возвращалось лишь урывками, она безотлучно проторчала у его постели уже в Ожске, куда его со всевозможным бережением перевезли на санях из Переяславля Рязанского.

Поначалу делать этого не хотели, особенно Ингварь, который желал, чтобы Константин до полного выздоровления оставался у него.

Но на этом настаивал, причем весьма категорично, не только князь Глеб, узнавший о случившемся, но и… сам Константин, в бреду еле слышно повторявший только одно: «Хочу домой, хочу в Ожск».

Ведьмачка, первой услышавшая его просьбу, поначалу не придала ей значения, но затем, подивившись такой бессознательной настойчивости, передала ее стременному, попутно изрядно переврав название города.

— Ну я-то вмиг скумекал, княже, — пробасил Епифан, ухмыляясь, что девушка хоть в этой пустяковине, но дала маху, — что ты про Ожск рек. А она заладила едино: «В Ряжск его, в Ряжск отвезти надо». А то ей невдомек, глупой, что и града такого николи не было на Рязанской земле. Волок разве что Рясский, так там ныне никто не живет, да еще поле Рясское, тоже пустынное. К тому ж и земли эти не твои вовсе, а пронского князя, родного твоего братца Изяслава, так что с чего бы тебя вдруг туда потащило?

Константин в ответ на это лишь слабо улыбнулся.

Он-то знал, что права была Доброгнева и что именно в город золотого безоблачного детства рвалась его душа.

А ведьмачка по-прежнему если и отлучалась от его ложа, то лишь для того, чтобы освежить запас трав для приготовления больному многочисленных настоев, отваров и прочих горьких гадостей, которые приходилось заглатывать в неимоверных количествах.

Поначалу, как ему рассказал все тот же Епифан, у нее возникли определенные трения уже в Ожске с лекарем княжеской семьи, ученым арабом откуда-то из Центральной Азии, который успел побывать и в Китае, и в Багдаде, а потом угодить в плен к диким половцам.

Оттуда он и попал в Рязань, когда один из половецких ханов, тесть Константина, в числе свадебных подарков удостоил своего зятя этим мудрецом и лекарем.

От скуки тот был немножко алхимиком, немного кузнецом, немного летописцем, даже вел что-то типа дневника, и немного изобретателем.

Араб сперва неодобрительно отнесся к этим незнакомым для него отварам и уверовал в лекарский талант Доброгневы лишь спустя неделю, после заметного улучшения здоровья Константина, видимого даже по внешним признакам.

Несколько оправдывало его подозрительность то обстоятельство, что находился он на Руси всего с год и особой практики не имел, в основном занимаясь лечением по большей части надуманных хворей жены Константина и его сына — Евстафия.

Последнему все хвори тоже изобретала дражайшая княгиня, которую, честно признаться, Константин невзлюбил после первых же дней пребывания в сознании. Визгливая, вечно кричащая на домашнюю челядь, она и внешний вид имела весьма и весьма непривлекательный.

Лицо — вообще статья особая. Им она если и отличалась от какой-нибудь молодой бомжихи из современной Рязани, то так незначительно, что глаз, не вооруженный микроскопом, этих отличий бы и не разглядел. Глазки маленькие, злющие, щеки пышут нездоровым багровым румянцем вечной злости или зависти, нос как картофелина, притом раздавленная перед тем, как ее прилепили к лицу, рот тонкий, безгубый, лоб низкий, покатый, сама скуластая и смуглая.

Фигурой она тоже была далека от Венеры Милосской. Костя обожал статных, можно даже сказать, полных женщин, но только с одним условием — они должны быть гармоничны, а полнота их должна идти от силы тела, дышать могучим здоровьем. Именно тогда она радует глаз.

У княгини же и в этом было далеко не все ладно.

Худые ручки, да и ноги не полнее, к тому же короткие и кривые. Живот же явственно заметный, невзирая на широкие одежды, и какой-то вислый, как у издыхающей кобылы. Шея, в отличие от рук и ног, наоборот, непомерно толста и вкупе с узкими плечами представляла собою на редкость отвратное зрелище: голова, шея и сразу, без перехода, грудь. Впрочем, правильнее будет сказать грудная клетка при слабом намеке на что-то еще.

Словом, куда на нее ни глянь — плакать хочется. Имя ее, по мнению Константина, также полностью соответствовало внешности, поскольку величали ее Феклой, с непременной добавкой слова «княгиня».

Именно поэтому, успев оценить свою женушку по достоинству в первые же три дня после прихода в сознание, Константин поставил себе задачу в ближайшую неделю, максимум две, выяснить окольными путями, как там у князей с исполнением супружеского долга, особенно с регулярностью и периодичностью этого дела.

Судя по любвеобильности его предшественника, княгиня не очень-то пользовалась популярностью на супружеском ложе, но Косте хотелось бы свести и эту обязательную программу до самого что ни на есть минимума.

Что же касается сына, то, когда Костя в первый раз открыл глаза, не прошло и получаса, как Евстафий появился у его постели. Эдакий худенький мальчуган лет девяти или десяти от роду.