Княжья доля

— Да здоров я, здоров. — И когда она, пожав плечами, вышла, к удивлению обоих оставшихся не сказав больше ни слова, он осведомился у Епифана: — А что, мы часто собирались ранее? Ты, Епифан, — упреждая его недоумение, решил пояснить Константин, — не дивись шибко. После того как головой меня приложили, да потом еще ногу пропороли, я из беспамятства, конечно, вышел, но не до конца. Не все помню, что ранее было. Вот тут вот помню, — для вящей убедительности он показал на левую половину головы, невольно изобразив героя одной кинокомедии, — а вот тут совсем ничего. Ну прямо как отшибло. Из тех же бояр моих всего один в памяти и остался — Онуфрий. Так что давай-ка обскажи мне все — что да как. Да ты присядь, присядь.

Он дождался, когда Епифан все-таки усядется на лавку, сам пристроился напротив и приготовился внимательно слушать.

Польщенный таким нежданным вниманием к своей скромной персоне, Епифан поерзал на лавке, сбираясь с мыслью, а также не желая уронить себя в глазах князя глупой речью, и приступил:

— Да что ж бояре. Онуфрий, мстится[15] мне, в памяти у тебя остался из-за того, что он самый набольший. Когда ты на свой столец[16] усаживаешься, он у тебя всегда одесную[17] восседает.

— А ошую[18] кто? — нетерпеливо поинтересовался Константин.

— Ранее Ратьша сиживал, кой у тебя за тысяцкого был.

— Помер?

— Да нет, живехонек. Токмо он уже третье лето к тебе не приезжает. Хворает шибко.

— Что за болезнь такая? Может, лекаря к нему послать? — осведомился Константин. — Доброгнева кого хочешь на ноги поставит.

— Сдается мне, — замялся с ответом Епифан, — что болесть у него душевная.

— Это как же? В безумстве пребывает?

— Не прогневись, княже, на правду, а только за тебя он душой болеет. К тому ж ты сам его от себя удалил, — выпалил Епифан и опасливо покосился на князя, у которого, как он хорошо помнил, расправа в случае чего была коротка: лупил чем попало по чему попало, причем не глядя.

— Как это? — не сразу понял Константин ответ стременного. — Почему у него за меня душа болит и за что я его удалил?

— Неужто и впрямь ничего не помнишь? — озадаченно уставился на него Епифан.

В его кудлатой голове никак не укладывалось, как можно было забыть такие важные вещи.

Константин в ответ молча развел руками. Стременной смущенно кашлянул в кулак, пытаясь быстро решить, говорить всю правду или свое здоровье все-таки дороже? Князь-то в последнее время хоть и заметно присмирел, да вот только надолго ли с ним такие перемены?

Решился и продолжил, опасливо поглядывая на Константина:

— Обидел ты его, княже, последний раз крепко. Крикнул при всем честном народе, что, коль забавы княжьи ему не по нраву, стало быть, и нечего ему тут делать. Пусть свои старые кости на печи греет, а тебе-де младые гридни[19] потребны, а не старики ветхие.

— Да-а, — покачал головой Константин.

Видя, что князь не только не гневается, но даже и сокрушается по поводу сделанного, Епифан продолжил уже посмелее:

— Вестимо, кому такие слова по сердцу придутся. К тому же он еще батюшке твоему служил — Володимеру Глебовичу. А тот, пред кончиной своей, когда ты еще грудень[20] был, Ратьше заповедал наказ свой посмертный — оберечь и защитить, коль вороги какие на княжье дитя ковы[21] строить учнут.

— Ну и что же, исполнил сей наказ Ратьша?

— А как же. Нешто ты и того не помнишь, как он тебя мальцом в седло усаживал, как мечом рубить учил? — озадаченно уставился на князя Епифан.

— Говорю ж тебе, почти ничего не помню, — раздраженно ответил Константин, но, подумав, поправился: — Самую малость, да и то смутно. Как на коня сажали — да, а вот кто? Руки помню… — Он поднапрягся, как бы еще сбрехать половчее, и нашелся: — Крепкие такие, надежные.

— Верно, — обрадованно закивал Епифан. — Вишь, не все у тебя отшибло. А что забылось малость, — тут ему сразу вспомнились пьяные княжьи разгулы с угодливыми боярами, после которых у Константина как-то сразу резко убывало и количество деревень, и лугов, и лесов, и бортей[22] в них, — так это, может, и лучше? — И он неуверенно уставился на князя.

— Как знать, — буркнул тот неопределенно, но в гнев не впал, а, напротив, поторопил стременного: — Далее-то что?

— Известно что, — пожал плечами Епифан. — Удалился тот после речей твоих в деревеньку свою и более не показывается. Наказ твой блюдет, стало быть. И даже от всех твоих даров отказался.

— Вели послать за ним, — негромко, но твердо произнес Константин.

— Неужто опалу снимаешь? — не веря своим ушам, ошарашенно переспросил Епифан и тут же усомнился: — А ежели не восхочет? Больно велика обида у него, княже. Ты ить, егда гнал его, таких словес ему наговорил, что… там не на одну — на три обидки хватит, да ишшо и останется.

— Нынче же гонца отряди, — подтвердил свое решение князь и добавил: — А насчет того, что не захочет… Ну-ка, вели позвать… как его, ну кто всеми моими запасами ведает. Совсем голова худая стала.

— Зворыка, княже, Зворыка.

— Во-во, давай его сюда.