Княжья доля

Он некоторое время брезгливо разглядывал свою ненаглядную. Вслушавшись же в суть того, что она говорила, он чуть не выругался от негодования.

Холопка сия, дескать, не посторонилась, когда княгиня шествовала мимо, нагло повернувшись к ней задней частью тела, и делала вид, что моет полы, хотя на самом деле только размазывала грязь.

Когда же Фекла слегка толкнула Купаву, причем совсем легонько, та и вовсе повалилась на пол, сделав это явно нарочно. Мало этого, так она во время своего падения, так сказать, попутно, ухитрилась перевернуть цельную шайку грязной воды прямо под ноги княгине.

В результате этой подлости нарядные сафьяновые сапоги оказались испачканными.

— Я ей, казюле[13] подколодной, повелела грязь оную языком своим поганым слизать, так она, мерзавка, холопка подлая, в отказ пошла! Да и на козлах, нет чтоб прощения просить за дерзость свою, так она молчит, проклятущая, хоть Антип ей уже с десяток плетей ввалил.

— А ты всего-то сколько же ей намерила? — кротко поинтересовался Костя, сделав пару глубоких вдохов-выдохов, чтобы не сорваться здесь, при людях.

— Ну еще десятка два-три, чтоб ума поприбавилось. А молчать будет, так и поболее всыплю.

Она гордо подбоченилась, и Косте, в жизни не тронувшему ни разу ни одну женщину, внезапно так захотелось двинуть по этой самодовольной роже чем-нибудь тяжелым, что зачесались не только руки, но и раненая нога.

Но он вновь удержался, подозвал мордастого Антипа поближе, чтоб не кричать во весь голос, и приказал немедленно отвязать несчастную, рубаха на которой в некоторых местах была уже разодрана ударами кнута и на теле явственно виднелись красные полосы-рубцы.

Впредь же указал никого не сечь — кто бы ему ни повелел, — пока не услышит на это повеления от него, князя, лично.

— Ну а яко теперича с остальными-то быти, кои в порубе[14] сидят да очереди ожидают? — осведомился Антип.

— А кто там у нас еще?

— Так старик-иконник, да еще один бесенок, стряпухи нашей сынок, и лекарка твоя, княже, — пояснил тот и, напоровшись на расширенные от ярости Костины глаза, испуганно попятился прочь, едва не навернувшись на крутых ступеньках крыльца.

— Всех выпустить, — сквозь зубы прошипел Константин. — Немедля! А ты, — повернулся он к княгине, — помоги-ка мне дойти до опочивальни.

Та в этот момент уже раскрыла рот, дабы выразить свое негодование княжеским решением, но, натолкнувшись на взгляд мужа, решила промолчать.

Однако, завидев выходящую из поруба Доброгневу с горделиво поднятой головой, не удержалась от короткого комментария:

— Ее счастьице, что ты ныне столь рано на крыльцо вышел.

— Нет, не ее, — поправил Константин, хмуро глядя на свою ненаглядную супружницу. — Это твое счастье.

И столь красноречив был его взгляд с недобрым прищуром, что княгиня осеклась на полуслове и замолкла.

Пока Константин ковылял до кровати, она открыла рот лишь один раз, чтобы показать ему место, где эта мерзавка не уступила ей дорогу.

Коридор из светелки в опочивальню был и впрямь не очень-то широк, не больше двух метров, но, по мнению Константина, этого было вполне достаточно, чтобы разминуться.

— Значит, не могла обойти? — поинтересовался он достаточно миролюбиво, ибо не собирался начинать семейную жизнь с ругани, к тому же положение княжеской четы ко многому обязывало, во всяком случае, к соблюдению каких-то определенных условностей.

— Это я-то?! — задохнулась она. — Ее-то?!

Больше она не сказала ни слова, но, когда Константин, наконец-то усевшись на свою широкую кроватку, примостился на ней поудобнее и посмотрел на Феклу, ему и впрямь стало слегка страшновато — с лица она побагровела как свекла, и видно было, что ее аж распирает от злости.

Впрочем, не подав виду, Константин эту паузу использовал с толком, указав стременному, дабы тот немедля, сразу после ухода княгини из опочивальни, прислал ему всех, кто был в порубе, но в первую очередь эту терпеливую девку, а потом Доброгневу.

Едва тот вышел, как-то странно, то ли с сочувствием, то ли с восхищением посмотрев на князя, как милую Феклу прорвало и она напустилась на Константина с истошными криками.

Здесь было всего понемногу, но главенствующее место занимали попреки в том, что тот потерял всякий стыд и срам, при всем честном народе без зазрения совести заступаясь за своих потаскух перед родной супругой.

Потом последовали клятвенные уверения в том, что эту холопку она все едино изведет, после чего Костя, не выдержав, рявкнул:

— Хватит!

Ему и впрямь надоело слушать вздорную бабу, тем более что ничего путного за все время своего эмоционального выступления она так и не сказала.

В ответ на его окрик она испуганно отшатнулась и действительно замолчала, из чего Костя сделал приятный вывод, что его предшественник был достаточно крут нравом и горяч на руку, причем, пребывая в раздражении, не особо обращал внимание на то, кто там перед ним стоит, включая родную жену.

Это был очень отрадный факт, и он пообещал себе крепко-накрепко его запомнить. Так, на всякий случай. Может, и пригодится… в будущем.

Не давая ей опомниться, он властным тоном произнес: