Княжья доля

Вторая девчушка, беря пример с сестры, уже не медлила, проворно сцапав протянутые деньги. Последнюю куну Константин, подбросив в воздухе, ловко поймал и, показав Орине, пояснил:

— А вот моя княжеская доля. Ее я и сберегу… на память.

Видя, что женщина до сих пор не может отойти от пережитого, жестом подозвал двух молодых дружинников, стоящих неподалеку.

— Все слышали? — осведомился он.

Те торопливо закивали.

— Вот и передадите Зворыке. Да скажите ему, чтоб он не скупился. Мол, князь повелел приодеть всех троих на совесть, чтоб не стыдно было. Да куда вы?! — остановил он повернувшихся, чтоб немедля бежать на княжий двор, парней.

— Дак ты ж сам повелел, — растерянно произнес один из дружинников.

— И ей заодно помогите добраться до княжьего… тьфу ты, до моего двора. Видите, еле на ногах стоит.

Он повернулся, чтобы вновь подняться на свой помост, но тут Орина, словно бы очнувшись, раненой птицей кинулась в ноги Константину, покрывая лихорадочными поцелуями его сапоги и прерывающимся от рыданий голосом выкрикивая что-то бессвязное:

— Бога молить всю жизнь… свечу за здравие… Детям накажу… Благодетель… Живи вечно, княже… Здоровья дай бог тебе, и детушкам твоим, и княгинюшке-матушке, а я уж… вечно… бога молить…

— Ну-ну, что ты, что ты, — бормотал смущенный донельзя Константин, помогая мужикам поднять женщину с земли, в то время как она все время норовила поцеловать то одежду его, то руки, и, не зная, что сказать в такой ситуации, только успокаивающе повторял: — Ну-ну. Ну-ну.

— Мама, мама, — в голос заревели обе девчонки, не понимая, что происходит с матерью, обычно такой строгой, которая раньше если и плакала, то тихонько, чтоб, упаси бог, никто и не видел, а тут…

Орина, будто вспомнив нечто важное, повернулась к ним и, указывая на Константина, строго произнесла, как самый важный наказ:

— Чтоб всю жизнь за него богу, чтоб каждый день во здравие… — Она уже не знала, что еще сказать, что пожелать князю, который не спеша удалялся от нее, мерной поступью поднимаясь вверх, к креслу, и тогда, обернув к толпе сияющее от счастья лицо, выкрикнула: — Славься, князь наш, заступник сирых и убогих! — и требовательно, с надрывом в голосе, еще раз призывно повторила: — Славься!

Толпа вновь зашевелилась и нестройно поддержала ее:

— Слава! Слава!

Выкрики вначале были недружные, но затем люди осознали случившееся, и они постепенно переросли в монолитный мощный рев:

— Слава! Слава!

И даже со стороны кучки бояр, угрюмо молчавших первое время, наконец раздалось жиденькое:

— Слава! Слава!

И уже летели в воздух шапки, которые, невзирая на ясный погожий летний денек, были на некоторых ремесленниках.

И даже бирич со своей луженой глоткой только через пару минут импровизированного чествования смог перекричать ликующую от восторга толпу, вопрошая:

— Еще на суд княжий есть ли охотники?

— Есть! — раздалось из толпы, и невысокий, тощий, постоянно вихляющий из стороны в сторону мужик чуть ли не силой выволок за собой еще двоих.

Те выглядели чуток посолиднее, имели окладистые бороды и вообще изрядно походили друг на друга, отличаясь в первую очередь одеждой.

— Гости мы торговые, — пояснил на ходу вихлястый, еще даже не успев подойти к помосту. — Они, вон, братаны будут, Ярема да Ермила, а меня все Вихляем сызмальства кличут.

Имя до того подходило к не могущему ни секунды постоять спокойно мужику, что Константин даже улыбнулся[69].

— Сами мы киевские, едем же издалече, аж с господина Великого Новгорода. Расторговались славно. На обратном же пути решили в Ожск твой заскочить, прикупить кое-какого товара. Уже подъезжали к нему, ан глядь, калита[70] пустая. А в ней без малого шесть десятков гривенок с вечера звенело. Общие они были. Наутро же их как ветром сдуло. Калита есть, а гривенок в ней нетути.

— На кого думаешь? — перебил не в меру словоохотливого купца судья.

— Чужой не подходил. Лодейщики тож на бережку спали. Стало быть, кто-то из нас троих ее, родимую, приголубил. Вот и рассуди нас, княже, кто татем подлым в нощи у своих же последние гривны отъял.

Это уже была задачка посложнее.

«Уравнение с тремя неизвестными, — подумал помрачневший Константин. — Икс, игрек и зет. А я, как назло, в алгебре не силен».

Он еще раз внимательно окинул взглядом всех троих. Мрачно, исподлобья взирал на князя Ярема, равнодушно, будто заранее зная, что сейчас последует отказ в помощи, глядел на Константина Ермила, все время почему-то оглядывался по сторонам Вихляй.

Пауза затянулась, а князь по-прежнему не знал, что сказать и как найти истину.

«Да тут даже Шерлок Холмс растерялся бы», — мелькнула в голове оправдательная мысль, но Константину так хотелось закончить свой первый судебный день на должном высоком уровне, что он досадливо отогнал ее и с надеждой покосился на старого Сильвестра.

Тот в ответ лишь виновато пожал плечами, а затем принялся растерянным голосом выпытывать у купцов какие-то совершенно ненужные подробности. Ясности в дело они внести не могли — это однозначно, но хотя бы позволили оттянуть время.