Княжья доля

— Русская Правда, княже, — наконец отчаянно выпалил вирник. — Чтоб по покону все было. Если боярин виновен — его карай, коли смерд — и ему не спускай.

— Вон как… — задумчиво протянул Константин. — А что же ты вместе со всеми меня славил, коли я сегодня по холопской правде суд вершил?

— Нет, княже, — окончательно осмелел вирник, удивляясь в глубине души тому, что он решился возразить взбалмошному, неуравновешенному, а порою и просто бешеному князю. — Ныне ты по Русской Правде судил. В точности так, как в ней сказано. А что она ныне холопской оказалась, так ведь выпало так, да и… — Он запнулся, но все-таки решил договорить до конца то, что у него наболело: — Сплошь да рядом не боярина утесняют, — он даже ухмыльнулся, представив плачущего от обиды Житобуда или Завида, — а смерда, да закупа, да холопа обельного, кой и вовсе бессловесен. Хотя и тут всякое бывает, — поправился он, чтобы быть до конца беспристрастным.

Константин усмехнулся и направился к коню. В это время, вынырнув из толпы, к нему приблизился Вячеслав. Оглядевшись и отметив, что на несколько шагов вокруг никого нет, он демонстративно поклонился и восхищенно заметил:

— Ну ты, княже, силен… Молоток, одним словом. Все по-честному. Я в восторге, да и народ тоже.

— Спасибо, — поблагодарил Константин.

— А с последним делом вообще высший класс получился. Прямо как в кино. Вот уж не подумал бы, что ты такой головастый.

— Ну тут не совсем моя работа, — решил быть до конца честным Константин.

— А чья?

— Александра Иваныча, — улыбнулся Константин и, видя недоумевающее лицо Славки, пояснил: — Куприна, балда. Классику читать нужно. Это я из его «Суламифи» взял. Подошло как нельзя лучше.

— Так ты не сам все это придумал, — разочарованно присвистнул Славка.

— Грамотно и в нужный момент применить теорию на практике тоже уметь надо, — возмутился Константин таким пренебрежением и, уже взобравшись кое-как на коня, недовольно проворчал под нос: — Действительно, куда лучше, когда блюдо подано, а рецепт приготовления остается для всех тайной. Так-то оно покрасивее будет. — И, заметив неподалеку Сильвестра, вновь обратился к нему: — Ну что, значит, будем по Русской Правде суд вершить? Чтоб над людишками князь был владыкой, а над ним — покон, так?

— Истинно говоришь, — низко склонился перед ним вирник, донельзя довольный сегодняшним днем.

Вот радость-то.

И не чаял, не гадал, даже в помыслах не держал он таких слов, кои изрек ныне Константин.

Видать, не целиком он в батюшку своего буйного пошел, не иначе как кровь тихой княгини-матушки, незлобивой да рассудительной, в нем забродила.

Дай-то бог, дай-то бог.

— А ты, вирник, почему на коня не садишься? — осведомился Константин, когда тот только разогнул спину.

— Да я, княже, рядышком тут живу. Вон и домишко мой, — недоумевая, показал он на видневшийся чуть дальше церкви в узком переулочке невысокий серенький дом, затаившийся за сплошным дубовым частоколом.

— А на пир мой как же?

— Коли повелишь, княже, сей миг примчусь, — совсем растерялся Сильвестр.

— Коли повелишь… — протянул, передразнивая его, князь и упрекнул: — Вон бояре мои не гордые, без повеления едут. А ты только по особому приглашению готов пожаловать?

— Так то бояре, княже. Тебе с ними думу думать, совет держать, — пожал плечами вирник. — А я кто?

— А ты выше — блюститель покона и… Правды Русской, — отрезал Константин и распорядился: — Жду на пиру тебя ныне! И не только ныне, но и впредь, без особого приглашения. — Огрев коня плетью, он помчался в сторону своего двора.

За ним устремилась кавалькада невеселых бояр и молодых задиристых гридней, любой из которых раньше мог практически безнаказанно оскорбить вирника, унизить его, обозвать нехорошим словом.

До сегодняшнего дня.

Ныне же — чувствовал старый судья — начиналось для него что-то совсем другое. И даже всадники, ранее не больно-то обращавшие на него внимание и могущие в иное время запросто невзначай толкнуть его конем, чтоб не стоял посреди дороги, не мешал проезду, теперь объезжали его сторожко, опасаясь, как бы не задеть.

— В чести ты сегодня? — осведомился последний всадник из свиты, специально осадивший своего жеребца возле растерянного вирника и оказавшийся боярином Онуфрием, набольшим изо всех. — Гляди ж, нос не задери, — ухмыльнулся он криво и буркнул: — Это я пред князем за тебя хлопотал, ведай и помни.

— Благодарствую, боярин, — угодливо согнулся в поклоне вирник, но, едва тот проехал, задумчиво пробормотал: — Так я тебе и поверил… благодетель.

Он презрительно хмыкнул и чуть ли не рысью, улыбаясь на ходу, припустил к своему дому, но скоро опомнился и, едва удерживаясь от того, чтобы вновь не перейти на бег, заставил себя шествовать чинно и неспешно.

Именно так надлежало, на его взгляд, шествовать блюстителю Русской Правды.

* * *