Княжья доля

«Где-то что-то такое мне уже встречалось», — почему-то крутилась в мозгу Константина назойливая мыслишка, но она явно была неверной.

Первое судебное заседание, первые решения — когда бы успела возникнуть аналогичная ситуация?

Но мыслишка не унималась, продолжала навязываться, и тут Константину вспомнилось кое-что из читаного.

«Чем черт не шутит», — решил он и, перебив судью, обратился ко всей троице:

— А послушайте-ка вначале мою загадку. Жила-была в одном граде девица. И был у нее суженый, которого ей родители сосватали. Но вот случилось так, что уехал тот жених далеко-далеко, а перед отъездом слово с девицы взял, что дождется она его и ни с кем другим под венец не пойдет. Долго ли, коротко ли, но прошло аж пять лет. Жениха же все не видать. К ней же еще один добрый молодец посватался, и полюбила она его всем сердцем. Однако под венец с ним идти отказалась — слово дано, и нарушать его негоже. Он же через год еще раз сватов своих заслал и вновь отказ получил. И на третий год сваты его пришли. Тогда девица дала согласие, но с условием — съездит она перед свадьбой к жениху прежнему и слово свое с него назад возьмет.

— Ишь ты, — крутанул головой лобастый Ярема и с неподдельным уважением протянул: — Экая бедовая…

— И отпустил новый суженый нареченную свою к прежнему жениху, — продолжил свой рассказ Константин. — Добралась она до того града и рассказала все как есть. Подивился жених такой честности, но от слова, данного некогда ему, девицу освободил. А вот на обратном пути случилось с ней несчастье — напали на возок, где она ехала, тати шатучие, холопов всех порубили мечами, а предводитель их на саму девицу глаз положил и уж хотел было ее невинности лишить, как тут взмолилась она, упала на колени и рассказала все как есть. Сжалился над нею тать и отпустил подобру-поздорову.

А теперь поведайте мне, гости торговые, кто лучше всех поступил? Девица сама, суженый, который к прежнему жениху ее отпустил безбоязненно, или тать шатучий, девственности ее не порушивший и отпустивший с миром?

— Да все хороши, — взял первым слово Ярема. — Но девка лучше всех будет. Это ж на восьмой годок лишь не сдержалась, да и то захотела, чтоб непременно от слова даденного освободили. Я бы такую встретил, мигом в церкви обвенчался бы, — неожиданно закончил он свой панегирик.

— И я тоже так мыслю, — согласно кивнул Ермила. — Однако и суженый ее молодцом оказался. Не испугался, что к ней старая любовь вернется, отпустил по чести. На такое не каждый бы отваги в сердце поднабрался.

— А тать как же? — переспросил Константин.

— Да что тать, — досадливо отмахнулся Ермила. — Сам же ты, княже, сказывал — всех ее холопов порубал. А что отпустил не тронувши, так оно у каждого зверя, каким бы кровожадным он ни был, тоже хоть малый кусочек доброты, да остается. Да и то взять: нынче отпустил, а на другой день иной какой полонянке спуску уже не даст, как бы ни молила.

— Дурень ты, Ермила, — хмыкнул насмешливо Вихляй. — И девка твоя дурная, и жених, княже, тоже хорош. Бабе поверил. А вот тать по-княжески поступил, лучше всех.

— Разве? — усомнился Константин.

— А то. — Убежденность вихлястого в своей правоте была крепка, и он принялся тут же доказывать истинность сказанного: — Девица ехала совесть свою очистить. Жених отпустил ее, потому как дурак был. А вот тать ни с того ни с сего подобрел вдруг. На его душе, поди, христианских душ загубленных не менее двух-трех десятков было. Тут уж совесть не замыть и грехов не отмолить, а он вдруг девку отпустил.

«Сработало, — порадовался Константин и взмолился мысленно: — Лишь бы теперь не подвело, на заключительной стадии».

Тихим, почти ласковым голосом, сойдя с помоста, он произнес:

— Вот теперь мне ясно, кто из вас гривны из калиты утащил. — И, находясь буквально в двух шагах от торговых гостей, он вкрадчиво проворковал: — Вихляй, а где ты серебрецо украденное прикопал?

Тот испуганно отшатнулся, но Ярема и Ермила твердо стояли позади, отступить не получилось, да и пришел он в себя довольно-таки быстро, возмущенно завопив:

— Да ты о чем, княже?! Я же сам всех потащил к тебе! Нешто стал бы я такое делать, коли на мне вина лежит?

— Почему же нет. От погони спасаясь, тать громче всех «Держи татя!» кричит. К тому ж, — как нельзя вовремя еще одно доказательство пришло в голову Константину, едва он бросил свой взгляд на руки всей купеческой троицы, — один из всех троих ты, Вихляй, пред судом княжьим появился с грязными руками.

— Это как же? Чистые они, — взвился на дыбки Вихляй.

— Конечно, отмыл ты их в Оке, постарался, да вот беда, — Константин даже развел руками, как бы соболезнуя, — под ногтями грязь земляная осталась нетронутой. Как ты копал где-то там, последней ночью, так земля и налипла тебе на руки да под ногти залезла. И не только. Ты на ноги свои погляди, — предложил он.

— А чего ноги-то? — уже присмирев, пытался еще барахтаться Вихляй.

— Того у тебя ноги, — передразнил его Константин. — Грязные они. Вон, обе в глине измазаны. Видать, копал второпях да в темноте, а затем землю выгребал, стоя на коленях, а почистился плохо.