Клювы

Филип убрал бутылки и приоткрыл дверь спальни. В полутьме угадывались скрепленные шнуром ступни, тело под одеялом, курчавая голова на подушке.

– Корней?

Филип представил, как нагибается над постелью, а Корней резко распахивает глаза, являя расширившиеся сомнамбулические зрачки.

– Корней…

Парень заворчал, переворачиваясь.

– А? Что-то случилось?

– Ничего. Просто проверяю.

– Оксана в порядке?

– В полном. У нас вечеринка. Спи.

Филип вышел из спальни.

Значит, Интернет врал. Лунная чума завладевает не всеми. По крайней мере, один человек привит от безумия. Шанс спастись, если теория верна и эпидемия не продлится дольше полнолуния.

Хоровод оптимистических мыслей прервали отчетливые всхлипы. Филип приблизился к запертым дверям в тупике. Постучал.

– Не трогайте меня! – прошипела Вилма сквозь шум воды.

Он толкнул дверь, сунул в щель палец и легко откинул примитивный крючок.

Вилма сидела на кафеле, прислонившись к чугунной ванне. Лицо опухло от слез. Он опустился рядом.

– Ты чего?

– Ничего.

– Вилма, – Филип привлек ее к себе, – что стряслось?

Синевласка сжала в кулаке кулон – серебряный кувшин. Из этого кувшина сто лет назад она высыпала белые гранулы. В студии сгоревшего заживо художника Сороки.

– Больше нет. Я все вынюхала.

Она смотрела на него, как ребенок смотрит на родителя, умоляя починить сломавшуюся игрушку. Филип погладил ее по щеке:

– Это не панацея. Тебе не нужен допинг.

– Нужен! – капризно запротестовала она. Кулачки забарабанили по его плечам. Он терпел. Выдохшись, Вилма ткнулась мокрым носом в его ключицу и захныкала. Он прижался губами к синим волосам на макушке.

– Все образуется.

– Мою дочь, – вдруг сказала она, не поднимая головы, – мою дочь звали Дениса. Я не очень ее любила. Ее папаша бросил нас, а я практически сбагрила малышку матери. Мне было двадцать восемь, но вела я себя, как подросток. Клубы, травка… – Вилма сгребла рубашку Филипа в кулак. – Я была под кайфом постоянно и не запомнила ее личико. Даже на похороны пришла пьяная.

Он не знал, что сказать. Чем утешить.

– Когда Дениса снится мне, у нее нет лица. Гладкая плоть. И я целую ее в этот овал без рта и глаз.

– Ох, Вилма… – только и смог он промолвить.

– Дети ведь попадают в рай?

– Если веришь в это.

– Но… я же не верю.

Вилма еще сильнее вжалась в него.

После смерти Яны друзья говорили Филипу, что она теперь на небе. Он поддакивал из вежливости. Утешаться христианской концепцией рая казалось ему по-детски наивным занятием.

«Пап, а где наш хомячок? Он переселился к Боженьке, сынок. Зачем Боженьке столько хомячков?»

– Филип…

– Да?

– Я старая?

– Что ты… – Он прикоснулся к морщинкам Вилмы, трещинкам на засохшем тесте.

– Займись со мной любовью… – шепнула она, огорошив Филипа.

– Но мы…

– Я знаю, что не нравлюсь тебе.

– Это не так.

– Просто чтобы не спать.

Она оплела его запястье и потянула. Вилма носила кожаные штаны, ремень с прямоугольной пряжкой. Рука Филипа прошла между пряжкой и прохладной кожей живота, по жестким зарослям на лобке, к истекающей соками расщелине. Количество густой влаги удивило его.

Вилма ахнула и заерзала, лаская себя его пальцами. Куснула за шею, грубо схватила за пах.

Девять лет никто не трогал его так.

– Подожди, – сказал он. – Утро еще не скоро.

И повернув ее, притиснув спиной к своей груди, он забрал ее горе и ее слезы.

Дискотека закончилась. До рассвета оставалось меньше часа. Гости разбрелись по студии. Оксана углубилась в телефон. Дисплей озарял ее бледное сосредоточенное лицо. Из ее наушников звучал какой-то зубодробительный блэк-метал.

Камила делала Альберту массаж. Босые пятки учитель засунул в таз с холодной водой. Периодически Камила разминалась, приседала и прыгала на месте.

Вилма призраком бродила по квартире. Филип не смог полностью смыть ее запах с пальцев.

– Вы видели фильм «Нанук с Севера»? – спросил Альберт. – Нет?! Никто из вас? Вы меня разочаровываете. Это шедевр документалистики, снятый до того, как такой термин появился. Роберт Флаэрти, режиссер, отправился в Северную Канаду, чтобы впервые задокументировать быт эскимосов. Он жил в эскимосском племени больше года, делил с ними кров и пищу, охотился. Бесценный материал! Но в Торонто кто-то решил покурить в процессе монтажа, и все сгорело дотла. Девять тысяч метров пленки. Год жизни в суровых условиях Севера. Уникальные кадры. Ничего не осталось.

– И как тогда фильм восстановили? – спросила Камила.

– Его не восстанавливали. Флаэрти погрустил немного, снова поехал к эскимосам, прожил с ними еще полтора года и снял новый фильм.

– Почему ты вспомнил об этом? – Камила погладила учителя по плечу.

– Мы все начнем заново! – твердо сказал Альберт. – Мы – человечество.

Филип хмыкнул. В истории про киношника никто не погиб. Просто пленка сгорела. Не квартиры с людьми, а пленка.

Он уронил руки на колени. Перед внутренним взором мелькали люди. Индийская пара из бакалейной лавки. Стриптизерша со счастливыми кубиками на скальпе. Студентка с афрокосичками. Умирающий автоматчик. Застрелившийся капитан.