Клювы

Лебеди, ретировавшись на песчаный берег Стрелецкого острова, зыркали недоверчиво и перебирали перепончатыми лапами.

На Кампе сотни и сотни лунатиков смогли наконец замереть. Взошедшая Луна отразилась в их глазах, как в водах Влтавы. Наполнила их глотки светящимся молоком. Проникла в каждую пору и заставила их сверкать.

В речке Чертовке покачивались трупы, словно клавиши пианино, перебираемые невидимыми пальцами. Кровь запеклась на мельничных колесах.

Возле церкви Святого Иакова, где, по легенде, обитал неупокоенный призрак мясника, бродил человек, точно выкупавшийся в темно-красных чернилах. Вдруг он застыл, выронил тяжелый топор и воздел к небесам очи. Радость разлилась по лицу, белый диск запылал на красной липкой коже. Но, мешая отдохновению, испуганные люди пробежали по узким кривым улочкам. Темно-красный человек включился, заворчал и подобрал топор.

Некоторые станции метро стали убежищем для неспящих. Выходы наружу перекрыли решетки. В туннелях и на платформах выжившие разговаривали полушепотом, пили нацеженный автоматами кофе, били себя по щекам и часто умывались.

Крысы пришли в подземку, наблюдали из тьмы бусинками глазок и тоже мыли лапки и мордочки.

По Рессловой улице к Танцующему дому брела Берта. Пока в этом был смысл, она читала лекции на факультете естественных наук Карлова университета и, кстати, продержалась без сна сорок восемь часов. Но теперь она спала. Берте снилось, что студенты заперли ее в Грдличковом музее человека и что экспонаты музея ожили. Антропологический материал, собранный ее выдающимся предшественником Алешем Грдличкой, щелкал зубами и пересыпался косточками. Ползли гипсовые модели кистей, ведомые скелетом змеи. Скелет попугая клацал клювом. Скелет гориллы стучал лбом о стекло. Фыркала засушенная голова павиана. Лапа орангутана барахталась в спирте, а похожее на инопланетянина чучело гиббона носилось между стендов. От вида его желтоватой шкуры Берту мутило.

Она кричала там, в музее, внутри своей головы и шла по Реесловой улице к Влтаве, к Йирасковому мосту. Ее глаза были пусты, а на груди болталась картонка с корявой надписью, сделанной перед тем, как тьма накрыла и уволокла Берту в ад оживших чучел и скелетов: «Не убивайте меня! Я беременна!» Дитя в животе Берты тоже спало.

Под нервюрными сводами Староновой синагоги, под яркими электрическими свечами люстр, народ Израиля обращался к благому Создателю, прося о защите. Маленький Уди смотрел на штандарт со звездой Давида и текстом «Shema Yisrael». Он думал, что Бог мог бы оживить голема, чтобы помочь общине. Вот же он, голем Иуды бен Безалеля, спит на чердаке синагоги.

Хазан сгорбился над древним молитвенником и декламировал текст. Мужчины раскачивались из стороны в сторону, повторяя мысленно и вслух священные слова. Женщины молились отдельно, во внешней комнате.

Три звезды взошли на небе. Кантор читал «Маарив»:

– Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, по слову Которого наступает вечер…

«Свет и мрак», – думал Уди.

Каждый его день заканчивался словами из Торы.

– Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, смежающий сном глаза мои…

Кто-то будто скребся в дверь синагоги.

Хазан возвысил голос:

– И сделай так, чтобы ложе мое было совершенным пред Тобою, и верни свет глазам моим наутро, чтобы не уснул я мертвым сном.

Двери заскрипели, открываясь.

Маленький Уди поднял молитвенник, словно щит.

4.11

– Признайтесь, – спросил Корней, – вы мне мстите?

– Ну что ты! – осклабился Филип и подергал путы. Щиколотки Корнея были связаны декоративным шнуром, отцепленным от гардины. – Мы совсем тебе не завидуем.

Альберт зашторил окна, плотной тканью преграждая доступ лунного света в комнату.

Филип никогда не видел, чтобы взрослый человек вот так отправлялся на покой: предварительно обездвиженный, с написанным на лице чувством вины. Чтобы пятеро взрослых, как няньки, окружили постель, провожая в долгий путь.

Филип прошерстил комнату и убрал тяжелые предметы: гантели, бронзовую вазу.

– Как настроение? – поинтересовалась Камила.

– Как у космонавта перед запуском ракеты.

– Выспись и за нас, – попросил Альберт.

Оксана наклонилась и поцеловала Корнея в висок:

– Сладких снов… То есть спокойной ночи.

Они гуськом покинули комнату, притворили дверь. На пороге Филип выстроил батарею из бутылок. Дверь толкнет их, и грохот предупредит неспящих.

– Счастливый ублюдок… – промычала Вилма. Ее белки отливали красным, пальцы нервно гладили шею и щеки.

«Долгая ночка ждет нас…» – вздохнул Филип.

Ярко горящая люстра порождала тени, которые ерзали по холстам. Филип вкрутил в патроны дополнительные лампочки. Он понимал, насколько это опасно. Особенно после того, как в восемь прогремел взрыв. Со стороны метро «Высочанска» и художественной галереи валили клубы дыма. В набирающих силу сумерках копошились убийцы.

Но торчать в темноте означало быстро стать такими же, как они. К тому же окна окрестных домов тут и там озарялись светом. Как картины в подрамниках, где на желтых холстах изображены черные фигурки.

«Если выживу, нарисую это – ячеистые здания с завороженными людьми».