Клетка и жизнь

В 1944 году, когда я заканчивала школу, отличники получали так называемый Золотой аттестат. Это была обычная бумажка, но с золотой каемочкой. Эту бумажку в нашу школу долго не присылали, другую выдавать мне не хотели, и мне пришлось ждать чуть не месяц. Я хотела поступить в МГУ на физфак, но, когда я пришла туда с бумагами, мне сказали, что места отличников уже заполнены. Тогда я решила пойти в Энергетический институт, но встретила там своего школьного приятеля, который объяснил, что в Университете уровень подготовки несравненно выше. Я ужасно расстроилась, и тут моя школьная подруга, которая поступала в мединститут, стала бурно меня агитировать идти вместе с ней. Там мне надо было только пройти собеседование с ректором, что было несложно, и я была зачислена на первый курс в группу № 1, как потом выяснилось, блатную: там было много детей из врачебных семей (впрочем, я тоже). После 3-го курса группы делились пополам, и наша, сложившаяся к этому времени компания сумела отделить в группу № 2 тех, с кем мы хотели общаться меньше. В результате, мы жили дружно не только в институте, но и продолжали общаться потом.

В 1944 году еще шла война, поэтому в институт поступали в основном девочки и мужчины, которые побывали на фронте и были комиссованы после ранений. В нашей группе было два фронтовика и мой будущий муж — Юрочка Васильев, которого так называли из-за его малого возраста: ему было всего 15 лет. Этот возраст, однако, уже тогда не мешал ему учиться лучше всех, и после 2-го курса он стал Сталинским стипендиатом. Фронтовикам же было очень трудно, и мы старались им всячески помогать.

В институте нам посчастливилось слушать лекции блестящих ученых — как теоретиков, так и клиницистов. Занятия с нами проводили тоже великолепные преподаватели. Юра еще до поступления в институт твердо знал, что хочет быть биологом, и с первого курса ходил в биологический кружок, я же скорее склонялась к клинике. Но на последнем, 5-м курсе, во время обхода профессор Б. Б. Коган предложил мне прослушать сердце одного больного, после чего дал понять, что я неправильно слышу шумы сердца. Я очень расстроилась и решила, что хороший врач из меня не получится, а плохим я быть не хотела. Поэтому после окончания института я начала готовиться к экзаменам в аспирантуру в Институт питания. Только много позже, когда Лена начала работать в больнице и вначале тоже страдала оттого, что слышала неправильно, и лишь потом приобрела необходимый опыт и стала великолепным кардиологом, я поняла, что упустила свое счастье. Мама мечтала о том, что я стану врачом, особенно педиатром, и говорила, что никогда не сможет понять, как можно поменять больного на пробирку. Наверное, она была права, но впоследствии любое исследование, которым я занималась, становилось мне интересным, иначе я работать не могла, но понимаю, что клиницист, который любит людей, по-видимому, получает от работы больший кайф.

Аспирантура в Институте питания была для меня очень тяжелой. Моим руководителем была директор института, профессор Ольга Павловна Молчанова — ученица знаменитого физиолога Шатерникова. Я была полностью предоставлена самой себе, ни с кем не могла консультироваться, делала ошибки и часто работала до 12 часов ночи. Тем не менее к концу аспирантуры, 1 сентября 1952 года, моя диссертационная работа была закончена и напечатана. По существовавшим в Академии медицинских наук правилам аспирантов по окончании аспирантуры должны были трудоустраивать в одном из институтов, тем не менее из отдела кадров АМН мне сообщили, что у них никаких обязательств по отношению ко мне нет. Этого можно было ожидать, так как во все институты Академии поступил устный приказ об увольнении всех евреев. Я стала безработной, и в Институт питания смогла вернуться только в мае 1955 года.

В течение 12 лет в лаборатории пищеварения я проводила эксперименты на разных лабораторных животных, от собак до мышей. Я изучала состав желчи и образование желчных камней при разном питании, для чего приходилось делать достаточно ювелирные операции на желчных протоках крыс и мышей. Моему мужу казалось несправедливым то, что я работала на «чужого дядю», и он не раз предлагал мне перейти на работу в его лабораторию. К счастью, у меня хватило здравого смысла не поддаться на это предложение — я не смогла бы не защищать его сотрудников, если бы считала, что он неправ, и тогда мира в нашей семье не было бы никогда.

Из лаборатории я перешла в 1978 году в оргметодотдел, когда поняла, что из лаборатории хочет уходить сотрудник, который уже заслуживал место старшего научного сотрудника, а получить такую ставку, которую занимала я, было нереально. Об уходе я не жалела, так как этим отделом заведовала моя лучшая подруга, а я была дружна и с другими сотрудниками. Я проработала там до 1992 года и ушла из института, потому что должна была сопровождать Юру во время его ежегодных трехмесячных поездок в Америку на работу в Ратгерский университет.