Клетка и жизнь

Я работал над диссертацией и через два года начал ее писать. Общее положение в биологии и медицине в это время продолжало медленно ухудшаться. Шабад был одним из возможных объектов псевдодискуссий о «передовых» и «реакционных» научных направлениях. Выработался определенный ритуал разоблачений вредных теорий. Сначала появлялась статья, обличающая буржуазное направление. Эта статья обсуждалась на Ученом совете института, а затем в Президиуме Академии медицинских наук, который выносил резолюцию об организационных мерах: чаще всего «вредную» лабораторию просто закрывали. Согласно этому ритуалу, стали искать возможных авторов статьи, разоблачающей Шабада. Один из них легко нашелся. Это был некто Резниченко, физиолог, который перед этим добровольно выступил со статьей, разоблачающей известного физиолога Анохина. В научной среде Резниченко называли «наемным убийцей». К сожалению для Резниченко, он ни слова не знал об онкологии, и после ряда проб он решил взять к себе более квалифицированного соавтора. Эту вакансию он предложил Н. И. Лазареву, который занимался теоретической онкологией. Явных результатов он не имел, а обиженное самолюбие жгло, и Лазарев согласился стать соавтором Резниченко. Я узнал об этом и пошел к Н. И., стараясь его отговорить. К сожалению, Н. И. решил твердо стоять на своем: никаких канцерогенных веществ нет, к раку приводят только нарушения развития. После нескольких неудачных попыток уговорить Н. И. не участвовать в этой статье, я рассказал дома обо всем маме. Она, больная, из дома не выходила, поэтому попросила приехать к ней бывшую жену Н. И. — Т. А. Детлаф. Мама объяснила ей, что речь идет не о научном споре, а об эпизоде в антисемитской кампании, которая тогда активно разгоралась. Т. А. согласилась с ней во всем и обещала поговорить с Лазаревым. Такой разговор состоялся, но положительных результатов не принес. Резниченко убедил Н. И., что никакого антисемитизма здесь нет, он разоблачает равно и русского Анохина, и еврея Шабада. После этого статья вышла в газете «Медицинский работник» под двумя фамилиями: Резниченко и Лазарева.

В институте было назначено обсуждение этой статьи на Ученом совете. За сутки до заседания Совета Шабад собрал всю лабораторию и сказал: «Я прошу завтра каждого высказаться по поводу статьи. Говорите то, что думаете: одобряете статью или не поддерживаете ее, но говорите каждый за себя, я на вас не давлю». В итоге на Совете высказались все сотрудники лаборатории, а также некоторые представители других лабораторий института. Замечательную речь произнес академик АМН Скворцов, специалист по патоморфологии детских болезней, который заведовал одной из лабораторий института. Он говорил на несколько устаревшем высокоинтеллигентном языке. Скворцов разъяснил общеизвестные данные о канцерогенных веществах и сказал, что авторы статьи просто не в курсе современной литературы. Почти все сотрудники лаборатории (Е. Пригожина, В. Гельштейн, А. Крашилина, Тюфанов и я) остро критиковали статью. Только Е. Е. Погосянц говорила о неверных взглядах Шабада, в частности, о том, что он недооценивает роль вирусов. Сам Шабад подробно говорил о роли канцерогенов во внешней среде в развитии рака легкого у человека. В те годы исследования о роли курения и загрязнений городского воздуха только-только начинались. Теперь практическое значение этих канцерогенов полностью подтверждено и стало основой профилактики рака во многих странах. Тогда уже эти данные произвели на всех большое впечатление. Резниченко и Лазарев что-то возражали невнятно, а директор Снякин говорил, что они только хотят поправить идеологию Шабада, а вовсе не собираются закрывать его работу. В общем, единогласное осуждение Шабада не состоялось. Хилую резолюцию о необходимости усилить идеологическую работу в лаборатории передали в Академию мед. наук.

В Академии не знали, что делать с такой резолюцией, и, в конце концов, решили перевести всю лабораторию из Москвы в Ленинградский институт онкологии, где дирекция сможет лучше контролировать работу Шабада. Однако большинство сотрудников по семейным и прочим обстоятельствам уезжать из Москвы не могли. В скрытой форме такая резолюция означала полное закрытие лаборатории. Я тоже не мог уехать из-за болезни мамы. Погосянц и Лазареву дали лаборатории в новом Институте экспериментальной патологии и терапии рака (ИЭПиТР), который тогда только создавался. Мне Погосянц предложила место младшего научного сотрудника в ее лаборатории. «Соглашайтесь, — сказал мне Лев Манусович, — я еще вернусь в Москву». Он всегда был оптимистом, но ему мало кто верил.