Клей

Гудрун встала и отправилась в тубзик. Сладкая девочка, я смотрю ей вслед, наслаждаясь ее легкой, грациозной походкой. Голли, похоже, этого не замечает, он посмотрел на меня, потом уставился в пустоту.

– Ты слышал, что я видел ребенка, с ней и этим, еще до отъезда?

И Терри, и Билли говорили мне об этой встрече. Ничего хорошего. Я стиснул зубы. Сейчас у меня нет ни малейшего желания вписываться в шоу Голли, Гейл и Полмонта с приглашенными знаменитостями Александром (Дозо) Дойлом и Билли (Бизнес) Бирреллом. Только не здесь. Только не сейчас. Но моему другу невесело.

– И как она? – спрашиваю.

Голли все смотрит в пустоту. Стараясь не встречаться со мной взглядом, он сказал совсем тихо:

– Она меня даже не узнала. А его зовет папой. Его.

Терри, однако, расслышал; затянувшись сперва косяком, он повернулся к Голли и пожал плечами:

– Так уж сложилось. Моя тоже того упыря папой зовет. Лошару неуклюжего зовет папой. Но это естественное развитие событий. Он ей хавчик подгоняет, ложку ко рту подносит, вот и все.

– Мне от этого не легче! – сорвался Голли на пронзительный, почти панический крик.

И вот теперь я ему сочувствую, по-настоящему переживаю за Голли, потому что для него ничего нет хуже, чем бессильное осознание факта.

– Она вспомнит о тебе, Голли, должно пройти время, – говорю.

Не знаю, чего я рот открыл, я в этом не рублю абсолютно, просто показалось, что это верные слова в подобной ситуации.

Голли стал реально загоняться. Как будто над его головой собралась туча и с каждой минутой становится все чернее.

– Ребенку без меня даже лучше, тут ты прав, Терри. Капля молофьи – это все, что я могу из себя выжать, – сказал он с перекошенным ебалом. – С первой же дыркой. С Гейл. В восемнадцать лет. Радостный до жопы, что развязал наконец. Какая непруха… то есть… не то я хотел сказать…

Я глянул на Терри, тот поднял бровь. Никогда еще ничего подобного от Голли не слышал. Имейте в виду, я так и думал, что до тюрьмы он так никому и не присунул. Об этом постоянно велись какие-то разговоры, но все больше ерундовые. На площадке, в столовке, в пабе. Ну, не постоянно, но частенько.

Самому мне просто офигенно. Не нравится мне эта тема, я хочу, чтоб Голли чувствовал себя так же, как я.

– Слушай, что-то ты депрессуху гонишь. Это ж вечерина! Ебаный рот, Голли! Ты молодой, здоровый мужик!

– Да я урод никчемный, наркот гребаный, – усмехнулся он в приступе ненависти к себе.

Я посмотрел на его детское личико и ущипнул его за щеку.

– Вот что я тебе скажу: как бы ты себя ни травил, выглядишь ты все еще очень даже ничего себе.

Но он пока не вписывается.

– Вся дрянь внутри, старичок, – засмеялся он глухо так, тихо, что у меня – мурашки по коже. Потом задумался и говорит: – Можно наскрести собачьего дерьма и положить в нарядную подарочную коробочку с блестящей крышечкой, но внутри-то все равно будет дерьмо собачье. Похоронку уже кому надо выслали, – простонал он.

– Да ладно, Голли, – говорю, – я сказал, что ты неплохо выглядишь, но чтоб сравнивать тебя с подарочной коробочкой с блестящей крышечкой – такого не было. Выше голову, сынок! В конце концов, – я встал в позу, изображающую старика Блэки из нашей школы, – есть мнение, что в современной системе среднего общего образования нет места гражданскому и религиозному воспитанию. Я этих модных взглядов не разделяю. Как, скажите, образование может быть общим без воспитания ГРАЖДАНСКОЙ позиции и РЕЛИГИОЗНОГО видения мира?

Ну наконец-то он засмеялся. Билли все это прослушал, поднялся и говорит:

– Пойдем, Голли, прогуляемся.

Голли встал. Вернулась Гудрун, и Билли, отступив, кивнул на нее. От этого Голли еще больше развеселился, и они вышли вместе в сад.

За вертушки встал Вольфганг, и музон снова потихоньку набрал обороты. Рольф трясет головой и смеется. Здоровяк поставил мощнейший трек, сучара, и я чувствую, как накрывает табл, меня слегка мутит, в ушах отстраненный звон, и если я сейчас не встану, то тут же и зарублюсь. Народ побросал мешки и стулья и вывалил на танцпол. Нужно добыть эту тему, не забыть выяснить, кто это. Немцы пустились в пляс, все, кроме Марсии, которая, как они говорят, не очень радостная. Эта хрень с нацизмом где угодно могла всплыть. Нам говорят, что нацисты – психи, но, может, они не бо́льшие психи или извращенцы, чем либералы. Просто тогда менялась эпоха и у всех поехала крыша. Это может произойти когда угодно и где угодно. Мне так кажется, судя по развитию событий, что капиталистическая система никогда не станет устойчивой. Найдется чувак, способный восстановить порядок, и богатые впишутся в расклад, если он оставит их при своем. И произойдет это в ближайшие лет тридцать.