Хроники преисподней

Вечером он быстро переоделся, взял бутылку портвейна и направился в номер к Алсуфьеву – устанавливать дружеские отношения. Заодно хотелось посмотреть и хоромы, в которых жил эмигрант.

Хоромы оказались вполне кондиционными – традиционный советский люкс, способный свести с ума любого колхозника, а иностранцами воспринимаемый как нечто само собой разумеющееся. В номере, помимо тяжелых шелковых гардин, широчайшей кровати и вызолоченной люстры имелись холодильник «Север» и телевизор «Уран» – роскошь, недоступная подавляющему большинству простых советских граждан.

Однако хозяин номера принял Воронцова холодно.

– Я не пью, – сказал он, брезгливо покосившись на бутылку.

Воронцов заметил, что в гостиничном ресторане, кажется, есть «цинандали».

– Если я не пью, то я не пью ничего, – отвечал Алсуфьев. – Ни грузинского, ни молдавского, никакого…

– Так, может, чаю?

Но от чаю эмигрант тоже отказался. Извините, сказал, я несколько устал и хотел бы отдохнуть.

Знаем, как бы ты отдохнул: взорвал бы пару военных заводов, подумал про себя лейтенант, но вслух говорить не стал. Откланялся, забрал бутылку, да и был таков. Перед тем, как зайти в номер, провел короткий инструктаж с коридорной. Эта всю ночь будет бдить, мимо нее и мышь не проскочит. И наружка внизу наверняка караулит. На таких условиях можно даже немного вздремнуть – завтра с утра пораньше вставать придется, надо как следует выспаться.

Второй вечер прошел почти без эксцессов. Пару раз Алсуфьев выходил было в коридор, но бдительный лейтенант тут же открывал дверь своего номера и спрашивал, не нужно ли чего.

– Да нет, я итак, ноги размять, – говорил эмигрант и скрывался у себя.

Когда и по время третьей попытки он снова увидел в дверях гостеприимную физиономию Воронцова, то, кажется, потерял всякую надежду незаметно выбраться из гостиницы и лег спать.

На третий день, перед отъездом в Ленинград, лейтенант явился к соседу с новой идеей: предложил позвать девушек. Алсуфьев посмотрел на него изумленно: каких еще девушек? Проституток?

– Почему проституток? – обиделся лейтенант. – Хорошие девушки, честные. Комсомолки.

Алсуфьев отвечал, что никакие комсомолки его не интересуют, потому что они еще хуже проституток. Проститутки хотя бы честно берут деньги, а комсомолки отдаются налево и направо просто так.

– Да что вы, Арсений Федорович! Кто это вам сказал такое про комсомолок? – удивился Воронцов. – Комсомолки – это очень скромные девушки. У них всё только по любви.

Арсений Федорович махнул рукой: не морочьте мне голову! Видел я этих ваших комсомолок еще в двадцатые годы! На уме одни оргии и шмотки. Лейтенант стал объяснять, что это прежние комсомолки такие были, а нынешние совсем другие. Они славятся своим целомудрием и честностью, а самые честные комсомолки – как раз московские.

Алсуфьев отвечал, что предпочел бы проституток, но, насколько ему известно, все советские проститутки работают на КГБ – Сергей Сергеевич наверняка об этом знает. Воронцов отвечал уклончиво, что сотрудничество с КГБ – личное дело каждой отдельно взятой проститутки. Он сам, например, никогда не слышал, чтобы проституток насильно заставляли работать на чекистов.

– А вы сами разве на КГБ не работаете? – внезапно спросил Алсуфьев.

Лейтенант даже глазом не моргнул – этого вопроса он ждал, и ответил заготовленной тирадой. Суть ее сводилась к тому, что, поскольку мировой империализм не дремлет, то, в «Интуристе», конечно, есть человек, который курирует фирму со стороны органов. Но иностранный туризм – дело большое и важное, и странно было бы, если бы в КГБ не интересовались этим большим и важным делом. Иногда гидов вызывают и задают вопросы, и они как истинные патриоты своего отечества, на эти вопросы отвечают.

– Патриоты! – брезгливо сказал Алсуфьев. – Отечество! Что вы знаете о патриотизме и об отечестве?

Лейтенант выдохнул: кажется, объект не принял его всерьез. Он фактически признался в том, что, как честный советский человек, постукивает в Комитет, но стук – это еще не работа в органах. И если Алсуфьев действительно сидел в двадцатых на Соловках, то должен знать, что стуком проникнуто почти все советское общество. С другой стороны, у них в Америке разве не принято стучать? Еще как принято, просто у них это по-другому называется.

* * *

В Ленинград или, как называл его Алсуфьев, Петербург, группа Воронцова ехала на «Красной стреле». Ожидая, пока их пустят внутрь, стояли на теплом вечернем перроне, перебрасывались ничего не значащими фразами. Джим и Алсуфьев отошли чуть в сторону – покурить, Воронцов и Сара остались вдвоем.

– Если это «Красная стрела», почему вагоны синие? – спросила Сара, как бы невзначай толкнув лейтенанта бедром.

Этого Воронцов не знал, но кое-как выкрутился, сказав, что в русском языке слово «красный» обозначает не только цвет, но и эпитет «красивый». Например, Красная площадь означает не то, что она красная, а то, что она красивая. Так же и поезд.

– Это, по-вашему, красивый поезд? – засмеялась Сара. – Вы просто не видели американских поездов.

И она снова толкнула его бедром, теперь уже совершенно не скрываясь.