Хроники преисподней

Такой ответ не показался красноармейцу исчерпывающим, напротив, он поглядел на Нестора Васильевича с превеликим подозрением.

– Какое еще театральное? Ничего не знаю, заворачивай оглобли.

Из-за упрямства стрелка дело приобретало неприятный оборот.

– Мне, гражданин начальник, руководством театра «ХЛАМ» поручено передать Савелию Давыдовичу приглашение на спектакль, – веско заявил Нестор Васильевич. – Дело общеадминистративное, проходит по ведению Васькова.

Другой бы на месте красноармейца хотя бы заколебался, но стрелок стоял насмерть.

– Ничего не знаю, Васьков мне ничего не велел.

Стрелки в полк особого назначения, охранявший лагерь, набирались из двух категорий граждан – трудового пролетариата и трудового же крестьянства. И если с пролетариями, пожившими в городе, повидавшими жизнь и имеющими какой-никакой социальный опыт, еще можно было вести дискуссии, то крестьяне обычно проявляли поистине стоеросовое упрямство.

– Ничего не знаю, – твердили они на любые доводы, только если не исходили они от непосредственного начальства. – Не велено!

В другое время и в другом месте Загорский прошел бы через такого охранника как сквозь сорную траву – вполне в духе боевых искусств. Но здесь, как справедливо замечал сам товарищ Ногтев, ему было не там. Иными словами, что вполне годилось для мирного времени в партикулярной обстановке, могло иметь самые неприятные последствия в лагере.

По счастью, Загорский предусмотрел и такой поворот сюжета.

– У меня, – сказал он стрелку, – имеются два приглашения. – Одно – товарищу Коровину, а другое – наиболее отличившемуся стрелку. Могу, гражданин красноармеец, дать его тебе.

Это был точный удар. Жадная природа деревенского куркуля взыграла в бывшем крестьянине. Любая вещь, которую можно было получить даром, что называется, на халяву, приобретала в его глазах необыкновенную ценность.

– Что ж, – сказал стрелок, немного помявшись, – если подумать, так ничего такого нет. А, может, я сам передам, а?

– Никак нельзя, – строго отвечал Нестор Васильевич, – велено в собственные руки. И никаких посредников.

Стрелок жался и мялся, боясь, что ему может перепасть от начальства, но жадность оказалась сильнее страха. Оглянувшись по сторонам, он махнул рукой и велел Загорскому проходить поскорее, пока нет свидетелей.

– В случае чего скажу, что не видел тебя, – проговорил он, принимая обеими руками драгоценный конвертик с приглашением. – А что за спектакля?

– Из деревенской жизни, – отвечал Загорский, проходя мимо.

Дальше уже было проще, и спустя пять минут Нестор Васильевич стучался в квартиру Коровина. Почему он был так уверен, что летчик сидит дома посреди дня? Очень просто: прежде, чем идти к Коровину, он кое-что о нем узнал.

Работа самолетовожатого, как ее иронически называл подполковник Рудый, здесь, на Соловках, была почти синекурой. Аэроплан поднимали в воздух только в тех случаях, когда кто-то бежал из лагеря. А поскольку бежали отсюда не так часто – не каждый день и даже не каждую неделю, то служба у Коровина была совсем необременительная. Разве что опасная, потому что аэроплан был древним и держался, как верно заметил Рудый, исключительно на честном слове. Впрочем, слова этого пока хватало, чтобы не падать, а ничего больше и не требовалось.

Итак, аэроплан свой Коровин седлал редко, в остальное же время сидел дома и пил, как пожарник, пытаясь заглушить смертный страх перед очередным полетом. Именно в таком, упившемся в зюзю состоянии, и застал его Нестор Васильевич.

Открыв на стук дверь, Коровин не удержался и повалился прямо в теплые дружеские объятия Загорского. Нестор Васильевич дотащил его до кресла и усадил, стараясь, чтобы голова пилота не закидывалась слишком уж назад. Сам сел напротив на стул.

– Чем могу быть полезен? – пророкотал Коровин и тут же, совершенно без паузы, захрапел.

Загорский подождал минутку, надеясь, что хозяин выйдет из каталепсии сам. Но так ничего и не дождавшись, вынужден был пощелкать довольно громко перед его носом пальцами. Это возымело только кратковременный эффект. Коровин открыл глаза, тупо посмотрел на гостя и немедленно попытался вывалиться из кресла. Однако был пойман Загорским за шиворот и водружен обратно, после чего закатил глаза в потолок.

– Ничего, сейчас я тебя взбодрю, – пообещал Загорский.

Он взял с подоконника графин с водой и опрокинул его весь на голову авиатора.

– Что такое? – сказал тот, моргая глазами, по лицу его обильно текла вода. – Кажется, дождь начинается?

– Дождь уже закончился, – любезно отвечал Нестор Васильевич.

Коровин некоторое время созерцал его круглыми от алкоголя глазами, потом, путаясь в словах и прерываясь в самых неожиданных местах, чтобы икнуть, заявил:

– Дорогой товарищ Дзержинский… ик! Позвольте мне от имени летного отряда Соловецкого – ик! – лагеря рапортовать о полной летной готовности наших аэродромов.

– Эк тебя развезло, – поморщился Загорский. – Уже и черти стали являться. Сейчас Дзержинского увидел, дальше Сталин покажется, а там, глядишь, и до Ленина дело дойдет.