Хроники преисподней

– Здешний механик, фамилия Силин, – отвечал доктор. – Присматривает за аэропланом, так сказать, по технической части трудится.

Загорский изумился, он не знал, что в лагере есть аэроплан. Фельдшер заметил, что тут много чего есть и кроме аэроплана.

– Про Курчевского слышали?

Нестор Васильевич задумался. Как будто бы эта фамилия ему встречалась. Еще бы не встречалась! Леонид Курчевский – известный советский инженер и изобретатель. Прямо тут, в лагере, сконструировал аэросани и скоростной глиссер – разгоняется по морю до тридцати узлов в час[26].

– Да, глиссер я видел, – кивнул Загорский. – Однако что же этот ваш изобретатель делает на Соловках?

– То же, что и все – сидит.

Фельдшер пригласил Загорского в кабинет, усадил его в кресло, вытащил устрашающего вида щипцы. Сказал с сожалением, что спирт кончился, так что придется рвать насухо.

– Что рвать? – не понял Нестор Васильевич.

– Как – что? Зубы, конечно. Вы ведь зубы пришли лечить?

Загорский отвечал, что с зубами у него все в порядке. Но даже если бы и нет – неужели врач стал бы рвать зубы такими щипцами? Это же какой-то кузнечный инструмент. В ответ фельдшер только вздохнул: что делать, зубоврачебного оборудования в лагере не имеется, нужно обходиться тем, что под рукой. Нестор Васильевич кивнул понимающе, однако заметил, что щипцы в этот раз не пригодятся: зубы у него в порядке, зато беспокоят сильные боли в почках.

На это фельдшер только плечами пожал. Тут нет даже простых обезболивающих, не говоря уже о специфических почечных препаратах. Единственное, чем он может помочь – госпитализировать пациента и освободить его от общих работ.

– Благодарю, – сказал Загорский, – мне не нужно освобождение, я, если можно так выразиться, артист.

Фельдшер посмотрел на него с интересом. Ах вот почему его лицо кажется таким знакомым. Он же их новая театральная звезда! Любопытно. А чем он на воле занимался?

– На воле я был фармазоном, торговал драгоценностями и золотом, – отвечал Нестор Васильевич.

Фельдшер засмеялся: в лагере сейчас и драгоценности, и золото очень бы пригодились. Нестор Васильевич пожал плечами: как знать. Может быть, что за золото его бы просто убили. Фельдшер согласился: это правда. Никогда не знаешь, где добро злом обернется.

– Слушайте, – неожиданно сказал Загорский, – черт с ними, с почками! Могу я с вами поговорить как мужчина с мужчиной?

Фельдшер улыбнулся – почему же нет? Нестор Васильевич признался, что здесь, в санчасти, лежит женщина, которую он любил когда-то. У нее, кажется, случился удар, и чем все это закончится, неизвестно. Однако он очень хотел бы просто посмотреть на нее, может быть, в последний раз. Возможно ли это?

Фельдшер поморщился. Он понимает, о ком говорит гражданин фармазон: это женщина необыкновенного мужества и стойкости, но судьба никого не щадит. Он, конечно, не против последнего свидания, но под каким соусом это провернуть, ведь лежит она в женской палате?

– У меня есть немного денег на лагерном счету, – сказал Нестор Васильевич. – Кроме того, я теперь артист, а, значит, имею некоторый блат. Если это поможет решить вопрос…

Фельдшер только головой покачал – нет, не поможет. Если женщины-пациентки нажалуются начальству, врач сам отправится на общие работы, а то и в Секирку. На минуту оба задумались. И тут Загорского осенило.

– Слушайте, – сказал он, – у вас есть еще один медицинский халат?

– Халаты у нас есть, – отвечал фельдшер, – это единственное, чего у нас в достатке. Другое дело, что халаты эти не такие уж и белые.

– Это неважно, – отмахнулся Загорский. – Мы вот что сделаем. Я надену халат, и мы устроим как бы консилиум в женской палате. Ни для кого не секрет, что среди заключенных есть и врачи. Пусть пациентки думают, что я тоже врач, никто же не знает, что я фармазон.

Фельдшер задумался, потом покачал головой. Он сильно рискует.

– Я в долгу не останусь, – пообещал Загорский.

Фельдшер почесал подбородок, потом нерешительно поднял на собеседника глаза. Не сможет ли уважаемый Василий Иванович рекомендовать его в качестве актера в театр «ХЛАМ»?

Загорский удивился: неужели работа фельдшера настолько тяжелая, что надо бежать от нее в театр? И тяжелая, и противная, отвечал доктор, но дело не в этом. Он к лицедейству давно питает пристрастие, на воле даже играл в любительском театре.

– Могу обещать вам только одно – сделаю все, что возможно, – сказал Нестор Васильевич.

Спустя пять минут они уже входили в палату. Импозантному седовласому Загорскому халат очень шел. Со стороны он был даже больше похож на настоящего доктора, чем сопровождавший его фельдшер.

Графиня лежала в дальнем углу, у холодной стенки, через которую, казалось, со свистом прорывается в палату ветер. И хотя больная была прикрыта одеялом, даже смотреть на нее было холодно. Фельдшер извиняющимся тоном заметил, что графине все равно, где лежать, а в места потеплее они кладут выздоравливающих.