Хроники преисподней

Итак, первый вопрос: кому нужны были роли князя, кто мог на них претендовать? Может быть, уголовники – а именно они, судя по почерку, зарезали и князя, и Калитина – так вот, может быть, уголовники были всего-навсего чьим-то орудием? Орудие это могли использовать вслепую, но кто-то должен был его направить. А поскольку орудие это – не просто орудие, но еще и человек, его можно найти и допросить.

К несчастью, возможности расследования у Загорского были крайне ограничены. Тела убитых актеров уже преданы земле, все улики либо уничтожена, либо затоптаны. Вопрос: что случилось с самим орудием, то есть с убийцей? Понял ли он, что заказчик может прикончить и его – например, чтобы запутать следы? Если не понял, это значит, что заказчик либо уже убил исполнителя, либо сделает это в ближайшее время. Если убийца понял, что ему не жить, он, вероятнее всего, попытается сбежать…

– Слышали, Катерина объявилась? – голос Миши дошел до Загорского, как сквозь вату.

– Да ну, – ахнули все, – а кто отец?

Отцом ребенка актрисы театра ХЛАМ Катерины Голиковой оказался уголовник Шурка Старый. Почему Шурка, никто вопросов не задавал – это был лихой и бесстрашный вор, красивый, как Рудольфо Валентино[24]. И хотя был он настоящий уголовник, то есть человек дурной и жестокий, женщины, что называется, в штабеля перед ним укладывались.

– Так он из-за Катьки бежать пытался? – удивился Акарский.

Нестор Васильевич навострил уши. Шурка пытался бежать? Когда?

– Да вот где-то дней пять назад, – отвечал Глубоковский. – Как раз перед тем, как мы вас на роль ввели.

Хламовцы объяснили неискушенному в лагерной жизни Загорскому существующий порядок вещей. Женщины, хоть и жили в отдельном женбараке, с мужчинами так или иначе все равно пересекались. В первую очередь касалось это лагерного начальства самых разных уровней. Судьба женщин в этом случае складывалась по-разному: иных просто насиловали, других делали шмарами, то есть любовницами. Оказаться шмарой начальства было противно, но выгодно. Связи же между заключенными категорически запрещались. Если узнавали, что заключенные встречаются, их ждал штрафной изолятор: его – на Секирке, ее – на Заяцком, или, иначе, Заячьем острове. В изоляторе легко было повредиться умом, потерять остатки здоровья или даже вовсе умереть. Потому-то заключенные изо всех сил и скрывали свои связи. Впрочем, удавалось это далеко не всем.

Хуже всего, если женщина беременела. Раньше или позже это становилось заметным и ей приходилось «объявляться», то есть сообщать о своей беременности. От изолятора, однако, беременность не спасала. Более того, после родов ребенка у матери обычно забирали, а роженицу отправляли на самые тяжелые работы – на кирпичный завод.

– Почему же бежал Шурка? – спросил Загорский.

Мнения разошлись. Одни считали, что, узнав о беременности Катерины и неизбежном наказании, тот решил пойти во все тяжкие. Другие сомневались: уж больно велик был риск. Опытный вор как-нибудь перетерпел бы изолятор, а вот при побеге и застрелить могли. В целом же об истинной причине побега можно было только догадываться.

Загорский, наверное, не обратил бы внимания на всю эту историю, если бы Шурка не бежал на следующий же день после убийства Калитина. Что так напугало бывалого вора, раз он пустился в бега почти без шансов на успех? Этот вопрос надо было выяснить – и немедленно. Если дело обстояло так, как предполагал Загорский, Шурка мог просто не дожить до освобождения из изолятора.

Нестор Васильевич и Миша, пользуясь тем, что для хламовцев режим был не писан, вышли из кельи в ночь – проветриться. Миша закурил, Нестор Васильевич стоял так, с наслаждением вдыхая холодный весенний воздух.

– Вот что, Парижанин, – сказал наконец Загорский, глядя в холодные ночные небеса, раскинувшиеся поверх соловецкого кремля, – мне кровь из носу нужно оказаться в Секирке.

– В Секирку, Василий Иванович, попасть не так уж трудно, трудно выйти оттуда живым и здоровым, – отвечал Миша, как будто даже не удивившись странным словам Загорского.

– И как же туда попасть?

– Проще всего – нарушить дисциплину, – Миша бросил окурок на землю и растер его ногой. – Но за небольшое нарушение сначала в роту отрицательного элемента попадают, в карцер. А вы хотите сразу в Секирку. Имейте в виду, что устроить это довольно трудно. Не говоря уже о том, что вам в Секирку вообще нельзя.

– Почему? – удивился Загорский.

– Во-первых, вы у нас в премьере заняты, во-вторых, мы сейчас новый спектакль ставить будем.

Загорский на это заметил, что ему в изолятор нужно не надолго, на день-два всего, не больше.

– А зачем? – спросил Миша.

– По делу, – коротко ответил Загорский.

Парижанин только головой покачал. Нет, так не пойдет. Или Василий Иванович говорит ему все, как есть, или Миша ему помогать не возьмется. Шутка ли – в Секирку попасть, да еще и выйти оттуда на следующий день! Нет, он тут как хочет, а Миша категорически против подобного поворота дел.

– Ладно, – сказал Загорский, – ладно, объясню.