Хороший сын

Должна быть возможность остаться везде, где ты побывал, во всяком случае, должна быть возможность оставить там версию себя, которую ты потом сможешь навестить. Я не шестидесятилетний мужчина, перебирающий свои воспоминания о любви сорокалетней давности, я все тот же парень, каким был сорок лет назад, просто я больше не могу туда попасть. Почему у нас нет реальности, где мы могли бы посещать свои воспоминания, хотя бы как животных в зоопарке, одновременно в клетке и на свободе, – зачем нам память, если нельзя вернуться?

Но вообще-то мне удалось вернуться, пятнадцать лет назад, мне тогда было лет сорок пять, все случилось как у всех: появился «Гугл», социальные сети, все вдруг нашли тех, с кем общались раньше, я – Эмми, Эмми – меня. Мы встретились, когда она была с подружками в Амстердаме (с несколькими из них я был знаком уже давно), через год я приехал к ней в Манчестер, она жила там в спальном районе девятнадцатого века с домами из красного кирпича, с сыновьями семнадцати и десяти лет, девочками-близнецами восьми лет и бойфрендом, который не был отцом ее детей. Она постарела, конечно, как и я, но другие стареют иначе, чем мы сами, сами мы как будто меньше подвластны времени, как будто у нас есть стабильное ядро, которое у остальных отсутствует или, во всяком случае, у них оно гораздо менее стабильное. Она была худее, чем раньше, с более тонкими губами, и голос ее тоже потерял детский жирок. В ее доме было полно народу. Я провел у нее два дня и спал в маленькой гостевой комнате на чердаке, на лестнице валялись учебники, неглаженое белье, футбольные бутсы, пляжные шлепки, сумки – вещи лежали и висели повсюду, не только на самой лестнице, а также на перилах и в коридоре; когда живешь один, все помещается в шкафы, но тут никто не жил один, для всего не хватало места, это, без сомнения, изменчивое расположение вещей было живым организмом, обладающим самостоятельным мышлением, было легко представить, что какие-то предметы терялись и потом снова всплывали наружу, что это естественный ход вещей, что пять обитателей этого дома и сам дом были одним существом и что это скорее было вопросом необходимости, чем привязанности и сентиментальности. Вот какими должны быть дома: заполненными до краев жизнью и вещами, но не специально, а как бы между прочим, чуть ли не мимоходом. Ванная была, такое впечатление, занята постоянно, так что влажность из нее никогда не испарялась и сухим там не было ничто и никогда; полотенца, зеркало, полупустые флаконы, выдавленные тюбики, пол, стульчак, занавеска для душа, большое количество зубных щеток, пребывающих на различных стадиях износа, – все было липко-влажное, сырые запахи шампуней и кремов смешивались с запахами гнили и плесени.

Днем бойфренд Эмми предложил покататься по окрестностям на велосипеде. Мне не очень хотелось, потому что пришлось бы ехать в левом ряду, и в самый ответственный момент я мог об этом забыть, к тому же на чужом велосипеде, но он настаивал, и в конце концов я поддался на его уговоры. Поездка вышла медленная, я внимательно следил за тем, куда он едет, постоянно напоминая себе о том, на какую полосу нужно будет выехать на ближайшем перекрестке. Все было чужое, странное – встречный транспорт, каждый поворот, каждый перекресток, – я ехал на велосипеде в странном зеркальном мире, где каждое движение было неестественным. К тому времени как мы вернулись, я чертовски устал. Восьмилетние близняшки хотели, чтобы я почитал им на ночь «Алису в Зазеркалье», у них был кэрролловский период, и поэтому они представлялись как Алиса и Алиса. Какой-то перебор с зеркалами для одного дня. Их ужасно веселил мой акцент, и временами то одна, то другая прятала голову под одеяло, чтобы вдоволь насмеяться.