Хороший сын

Я подумал о мюзикле. «Хороший Сын». Там можно было бы…

Вы написали мюзикл! Сейчас поищу.

Да нет, стой, ничего ты не найдешь. Он существует только в моем воображении.

Такие произведения – самые лучшие, господин. Готов поспорить, вы уже много сочинили. Скажите еще какое-нибудь название.

Не все так быстро, говорю я, но тут же придумываю: «Мама, я боюсь попасть в ад».

О, прекрасно! Мама, я боюсь попасть в ад, / В чем же, в чем же я виноват?

Он поет, придумал мелодию и поет, и, когда запевает еще раз, я к нему присоединяюсь:

Мама, я боюсь попасть в ад,
В чем же, в чем же я виноват?

Потом мы придумываем продолжение, поем, импровизируем, возвращаемся к тому, что уже придумали, поем все громче, наши голоса разносятся по лесу. Только что устроившиеся на ночь птицы с тревожными криками взлетают со своих мест, а мы все поем про ад и что там происходит. Например, что там кости трещат. (О ужасный расклад, о ужасный расклад.) Не слышишь ты, что ли, как души кричат? / Пусти меня, мама, снаружи тут ад. (И пусть иногда мы поем невпопад.) На коленях в часовне часами стоят, / Но от камня идет равнодушия хлад. А также из песни мать узнает, что в аду изнемогают и стар и млад и падает сверху огня водопад. (О ужасный расклад, о ужасный расклад.) Вот так вот прескверно дела обстоят, / А может, пожарные боль облегчат? Про часовню только не годится, говорю я, когда мы, наконец, успокаиваемся, какой-то католицизм получается. У меня еще не восстановилось дыхание, пел я со всей дури. Чувствую себя восхитительно.

Только зануда обратит на это внимание, господин. Позвольте дать вам еще один совет. Разденьтесь полностью и пробегитесь по лесу. Сейчас достаточно тепло, вы не замерзнете.

Ну, говорю я, не знаю, не знаю. Но все-таки, испытывая неловкость, раздеваюсь и, когда делаю первые шаги по мху, чувствую удивительное освобождение. Я ступаю по пружинистому мху, рысцой пробегаюсь вокруг автомобиля, бегу меж стволов деревьев, ничем не защищенный и свободный в этих сумерках, делаю кувырок, пусть неуклюжий, но все же останавливаюсь отдышаться, прислонившись спиной к дереву (опять белка взлетает вверх по стволу), разворачиваюсь и писаю под стволом. Слышу плеск воды, иду туда и нахожу ручеек, он журчит во мху по каменистому дну, я ложусь на живот и пью прохладную воду. Подняв голову, вижу на другом берегу косулю. Ручеек такой маленький, что я почти могу до нее дотянуться. Она смотрит на меня, потом наклоняется к воде и пьет. Я пью вместе с косулей. Напившись, встаю. Косуля уходит обратно в чащу. Я осматриваюсь по сторонам, чтобы найти автомобиль, и вижу его почти сразу же, – он включил фары, чтобы я быстрее его увидел, – и я иду к нему. Под босыми ногами пружинистый мох, все никак не могу угомониться, как же это приятно, лес просто обалденный, он шелестит и поскрипывает вокруг, но ничто не вселяет в меня страх; теперь бы еще среди деревьев был домик, где в окнах горит свет, он идет от лампы и от греющей свечки под чайником, а в домике люди, которые спросят, как ты живешь и что сегодня делал, но все это лишнее – мы сами домик.

Вернувшись к автомобилю, я пью купленную воду, а потом беру бутылку с вином. Еще у меня есть кусок хлеба. Я сижу на лесной подстилке, ем и пью.

Как бы вы отнеслись к классической музыке, господин?

Хорошо, почему бы и нет.

Я слышу музыку, насколько понимаю, симфонию. Я слышал ее и раньше, но не могу определить, что это за произведение и кто композитор. Хотел бы я уметь разбираться в таких вещах, но не сложилось. А с другой стороны, какой в этом смысл: быть продвинутым в плане культуры, читать уважаемых авторов, уметь определять, чье произведение. Я голый сижу в лесу. Сейчас это важнее всего. Что ты включил? – спрашиваю я.

Пятый концерт Моцарта для скрипки с оркестром. Вам нравится?

Отлично, отвечаю я. Пока я слушаю музыку, в лесу постепенно становится темно, цвета затухают до темно-серого и черного. Я отпиваю еще вина. Потом мы ложимся спать.

Глава 4