Хороший сын

Я остаюсь завтракать, еда скудная, но есть кофе, а потом возвращаюсь в свой номер. Дверца шкафа открыта, вещи, которые я вчера отдал роботу, а он запихнул их в свою мерзкую дверцу, как у стиральной машины, аккуратно сложены в шкафу, и там же висит еще какой-то голубой костюм. Он не мой, но я не могу противостоять искушению – он сидит на мне как влитой.

Это не мой костюм, говорю я роботу-регистратору, проходя мимо стойки. Я раскрываю полы плаща, чтобы он увидел, о чем я.

Хорошо, господин, отвечает робот. И почесывает себя по животу там, где у него раньше была дверца. Или не у него, а у его коллеги – почему мне все время кажется, что это один и тот же робот? Тоска по привязанности. Но это всплывает только потому, что вчера я разговаривал с Коленбрандером. А чей это, кстати, плащ? Он висел в шкафу рядом с костюмом, но я почти уверен, что не брал из дома такого плаща, у меня и плаща-то нет, если подумать.

Приятно вам провести день, говорит робот, прежде чем я успеваю сказать про плащ. Зачем вообще начинать разговор об одежде с машиной? Это одежда, но не моя одежда. Я тоже желаю ему приятно провести время и выхожу из гостиницы. На улице прохладно и свежо, небо голубое, всего несколько облачков, прекрасный день, зона осадков, видимо, уже сместилась – или мы находимся в одном из просветов. Как бы то ни было, сейчас сухо, я иду по тротуару по сбегающим вниз улочкам, все боковые улицы тоже сбегают вниз, вдали там и сям сквозь дымку проглядывают кварталы города, который простирается до горизонта, а за горизонтом, наверное, еще раз до следующего горизонта. Вниз по канавкам стекает чистейшая вода и с клокотанием устремляется в канализационные люки, словно этот гигантский мегаполис построен на мягких склонах огромного вулкана, который вместо раскаленной лавы посылает вниз потоки ключевой воды.

Когда я стою на перекрестке, чувствую, что кто-то скребет мою лодыжку – это самоходный рюкзак, он одним своим крюком врезался в мою ногу. Он сразу же вызывает умиление, как будто хочет, чтобы я взял его на ручки, или хочет сообщить мне что-то важное: помогите, со мной плохо обращаются, возьмите меня к себе. Чуть поодаль хихикают девчонки в школьной форме, одна из них что-то выкрикивает – и рюкзак разворачивается и медленным, черепашьим шагом начинает ползти к своей хозяйке, значит, они действительно умеют сами строить маршрут и распознавать голос. Девочка поднимает рюкзак с земли и вешает себе за спину, он сразу же чувствует себя в безопасности и как будто прижимается к ней. Компания идет дальше, в школу. Как так: опять одни девчонки, мальчиков что, вообще больше не обучают или их теперь развозят по школам подземными ходами?

Ладошка на той стороне перехода становится зеленой и машет мне, я перехожу, можно нырнуть в метро, но погода хорошая, и я решаю дойти до нижней части города пешком, туда, где музеи, да, я пойду в музей, хоть я и один, у меня в распоряжении целый день, что мне этот череп Хёрста, какая чушь, ведь когда-то его действие должно прекратиться, и, значит, почему бы не прямо сейчас. Что я там себе напридумывал про какой-то там импринтинг? Может, я тогда просто устал от искусства, которого успел насмотреться. Как можно наделять такой объект властью надо мной? Вода плещется в канавках – это приятный звук, поссать пока не тянет – хотя, если начать приглядываться, сразу замечаешь стариков в плащах, которые шмыгают в переулки: у них этот звук уже действует на мочевой пузырь однозначно, но они постарше меня, пусть и не намного. Я могу смотреть на искусство, и никакой ухмыляющийся бриллиантовый череп не будет проступать сквозь изображение. Откуда вообще взялась эта мысль, как я мог такое допустить? Я вижу небольшие указатели, как пройти к музейному кварталу, я бодро иду вперед, размахивая руками, только сначала надо отойти в переулок помочиться. Я слежу за тем, чтобы не написать на ботинки – они красивые, с блестящими носами, это в них я выходил из дома? Да, наверное, не стоит слишком заморачиваться, их просто сегодня ночью почистили без предупреждения. Стряхнуть, застегнуть молнию, идем дальше, из переулка на свет.