Хороший сын

Но, дойдя до нижнего города, я чувствую, что настроение мое переменилось. На улице удушливая жара, небо стало какого-то желтоватого цвета, вода неподвижно застыла в канавках. Я устал, все-таки путь был неблизкий, хоть и под горку, мне хочется пить, и ботинки у меня запылились, мой недавний оптимизм, как я сейчас понимаю, был не чем иным, как наигранной радостью, злобно-принудительной бодростью. А от вида длинных очередей перед главным входом в музей вообще всяческое желание пропадает. Очереди из людей со всех концов света, они все уже довольно старенькие, они все смотрят довольно уныло. Центральный вход построен в форме пирамиды, и эта форма сюда очень подходит; все эти люди собираются посетить мавзолей, пристанище мертвых. Искусство – это что-то из прошлого, классифицированное, истолкованное и размещенное в роскошных домах смерти с удобными часами работы. Другие времена меняются, а наше время застыло так же, как и эти неподвижные жирные очереди. Я ухожу, кидаю монетку в питьевой фонтанчик, жму на кнопку и отхлебываю ту пару глотков воды, на которые имею право. Не пейте дождевую воду, говорит фонтанчик, когда я отпускаю кнопку, нас можно найти по всему городу, не пейте дождевую воду.

Я иду в старые кварталы, на какой-то улочке ем сэндвич, прислонившись к стойке. Потом бреду дальше. Все стоит, и нарастает напряжение, как будто собирается гроза; переулки, по которым я иду, настолько узкие, что увидеть небо можно, только если запрокинуть голову. Надо мной сушится белье, я прохожу мимо магазинчиков, а над одной дверью висит табличка «МУЗЕЙ», написанная от руки неровными буквами. Я толкаю дверь и захожу внутрь, хотя бы только для того, чтобы опередить надвигающийся ливень, и оказываюсь в месте, которое на первый взгляд кажется обычной гостиной – и на второй тоже, и на третий, сколько взглядов ни бросай, ответ один: я в гостиной. Добрый день, по-английски обращается ко мне мужской голос, вы не местный? Он вышел из другой комнаты в глубине дома. Темные волосы, темная оправа, черный свитер в катышках. Он здоровается со мной за руку и представляется, Мидас Ирртум[22], но я, наверное, просто неправильно расслышал, или он сказал Мидас Хиртен – это капельку попроще хотя бы звучит, как реально существующее имя. Я говорю, что приехал с севера, и показываю рукой в том направлении, где мог бы быть север, но вообще я себе плохо представляю где. Мужчина доброжелательно улыбается, потом усаживается за стол и открывает папку с фотографиями. У вас здесь стойка, в вашем музее? Денег он с меня не попросил, билетов на столе тоже нет, я делаю вид, что чувствую себя комфортно, и, сложив руки за спиной, осматриваюсь. Комната небольшая. Вдоль двух стен забитые книгами шкафы, блекло-зеленого цвета обои, кое-где гравюра или картина, на каминной полке открытки с репродукциями (красно-синий стул Ритфелда, что-то из Матисса), черная печечка с маленькими окошками, потертый диван и кресла в углу – вполне себе уютное пространство, больше всего похожее на приют одинокого интеллектуала. Может быть, поэтому я начинаю чувствовать себя как дома?