Хороший сын

Коленбрандер смотрит на меня доброжелательно. Важно не только само сравнение, но и тайминг, нельзя всучить его человеку на первой же сессии.

Это вроде бы меняет дело, но вообще-то сейчас он похваляется своим профессионализмом. И осознав это, быстро спрашивает: ты и правда каждую неделю ездил к матери на протяжении двадцати лет?

Она этого заслуживала? – спрашивает друг и смотрит на меня, подняв брови.

Мы уже вышли из той комнаты с видом на сад и гостиницу, по более узким лестницам мы сейчас поднимаемся вверх, стоим на темном чердаке; в скошенной крыше есть окно из старого стекла, на котором остались капли дождя. Где-то далеко в темноте другие капли падают на дощатый пол.

Это вошло в привычку, говорю я, скорее другу, чем Коленбрандеру. Она же одинокая, она же человек.

Это звучит слишком пафосно, но это еще не значит, что это неправда.

А иллюзий насчет нее у меня никаких не было, говорю я. Мне не раз приходило в голову, что на «Титанике» она бы сиганула в шлюпку, расталкивая собственных детей.

Настолько не любила своих детей? – спрашивает друг.

Смерти боялась, говорит Коленбрандер.

Я сразу понимаю, что он прав, хотя сам я никогда не рассматривал прыжок своей матери в шлюпку с этой стороны. Все-таки он реально крут: придуманному мной образу он может дать новую, более точную интерпретацию, как будто этот образ существует где-то помимо моей головы, и можно обойти его вокруг, и обсудить, что все это значит и совпадает ли это толкование с авторской задумкой, а может, ее еще и превосходит.

Вниз мы спускаемся молча. Время от времени друг Коленбрандера что-то помечает в своем планшете. Я задаюсь вопросом: собираются ли они здесь жить, или, наоборот, съезжают отсюда и записывают, что в каком состоянии, чтобы в случае необходимости отбиваться от претензий будущего съемщика или владельца; или, может, его друг – агент по недвижимости, и этот дом он собирается продавать?

Погоди, говорит Коленбрандер на лестнице в холл. Мы останавливаемся: я на одной ступеньке с его другом, он на две ступеньки ниже. А как все было дальше? У тебя было несколько коротких романов, одна девушка была из Англии, это тебя тогда сильно подкосило, если я не ошибаюсь.

А, да, подхватывает друг, как будто вдруг что-то вспомнил. У тебя потом еще были отношения?

Несколько раз.

Долгие? – спрашивает Коленбрандер.

Не дольше двух с половиной лет, отвечаю я. Останься ты в живых, думаю я, был бы повод прийти к тебе на прием.

Не дольше двух с половиной лет, повторяет Коленбрандер. Он достает из заднего кармана тонкое потрепанное портмоне, вытаскивает оттуда купюру и отдает своему другу, который стоит на пару ступенек выше. Не глядя на купюру, друг с улыбкой пихает ее в карман штанов. Потом Коленбрандер двумя пальцами подталкивает меня в плечо вниз, к выходу, открывает мне дверь и закрывает ее за мной. Тротуар блестит, я не прошел и двух шагов, как опять начинается дождь. Я снимаю пиджак и, держа его у себя над головой, быстрым шагом возвращаюсь в гостиницу. Два раза повернуть налево, там должна быть дверь. Ботинки хлюпают по лужам, появляющимся прямо на глазах, как если бы вода не только падала сверху, но еще поднималась снизу, между плиток. Поворота долго не видно, я держу пиджак на вытянутых руках, словно мокрый тяжелый флаг, как футбольный фанат, отставший под дождем от своего клана. В моей голове раздаются детские голоса, песенка, которую пели дети безбожных районов Рейссена, где жили люди, которые хотели, чтобы по воскресеньям бассейн тоже работал; я вижу: серым днем без эха – звуки съедает туман – они идут по нашей улице, слова звучат как быстросохнущая краска. Дождик, дождик, промокла черепица. Мелодия была та же, но пели они не это. Пели они так: дети, дети, у вашей мамки писька. Один мальчик в шортах подбежал ко мне и серьезно добавил: между ног. Как будто это был такой обучающий проект и он взял на себя задачу бегать от зрителя к зрителю и объяснять: между ног.

Глава 9

Леннокс не хочет в музей. Леннокс вообще ничего не хочет, он себя плохо чувствует, за завтраком он сидит серый как пепел. Может, съел что-то не то, предполагает он.

По-моему, мы вчера с тобой одно и то же ели, но у меня ничего не болит, говорю я.

Рад за тебя, произносит Леннокс. В нем как будто что-то погасло; хотя нет, то, что погасло, было не в нем, это было между нами, как будто после того, что он мне вчера рассказал, что-то между нами сдулось.

Тебе что, парикмахерская приснилась, спрашиваю я, он смотрит на меня удивленно, тяжелым взглядом, словно я над ним издеваюсь. Давай ты сегодня один куда-нибудь сходишь, говорит он, а я полежу. Он встает и удаляется, я только успеваю спросить у его спины, могу ли я ему чем-нибудь помочь, но он делает жест, будто небрежно бросает через плечо салфетку, и я воспринимаю это как ответ, что ему ничего от меня не нужно.