Хороший сын

От слова «стричь». Тот, кто стрижет, – «стриж». Отец любил всякие головоломки, шарады и игру слов. Со «стрижом» получилось не очень удачно, приходилось всем объяснять. Полрайона думало, что это у нас фамилия такая. Сын парикмахера Стрижа – так меня все называли. Отец видел в этом бесплатную рекламу. Главное, чтобы о тебе говорили. В углу салона был такой люк, куда скидывали все состриженные волосы. Каждую субботу – тут Леннокс повышает голос, как будто сейчас вдруг потребовалось перекричать мотор, – я должен был помогать отцу. Сестру не заставляли, а меня да. Может быть, потому что салон был мужской. Или потому, что отец не хотел, чтобы клиенты пялились на мою сестру в зеркало. Ты ее никогда не видел, но она была красавица. Да и сейчас, наверное, красавица. А может, отец хотел передать мне парикмахерскую, когда я вырасту; ну, если так, то ничего у него не вышло. Так вот, по субботам мне нужно было мягкой шваброй сметать волосы в люк. Он открывался при помощи прикрепленной к стене цепи. И вот туда, в темноту, нужно было их смести. Там, внизу, было темно, вообще ничего не разглядеть, а наклоняться над люком я боялся: так и провалиться недолго. Я тогда еще совсем маленький был.

Сколько тебе было?

Шесть, семь, типа того. Маленький, короче. Люк был страшный. И непонятно, куда потом девались все эти волосы. До сих пор этого не знаю. Может, за ними кто-то приезжал и где-то с задней стороны дома была дверь, ведущая в тот подвал, или, может, специальная волосовозка приезжала за ними раз в какое-то время и как-то отсасывала их оттуда? Сколько было места в подвале, я тоже не знаю. Может, там скапливались волосы целых поколений жителей Севера, и нижние слои потихоньку распадались, там были волосы давно умерших мужчин. Когда однажды мне пришло в голову, что в люк попадали волосы одних и тех же людей, мне стало интересно, пытаются ли они друг друга найти; чего только я не придумывал про эти волосы. А потом я прочитал в «Дональд Даке» о лунатиках и стал бояться засыпать, стал бояться случайно прийти во сне к люку, потянуть за цепь и упасть в него, я бы тогда свалился на эту волосяную кучу, вроде мягкую и пружинистую, но на самом деле жесткую и колючую, с этим тошнотворным, хоть и слабоуловимым запахом старых волос, и я бы проваливался все ниже, слой за слоем, до самого дна, и задохнулся бы от мужских волос во рту и горле. Вот ведь черт… вот ведь черт, этот гребаный люк…

Леннокс продолжает тихо бормотать в соседнем кресле.

Я и без того, произносит он, оглядываясь на меня, ненавидел эту парикмахерскую. Блин, мне о ней до сих пор кошмары снятся.

Я смотрю на его волосы. Тонкие, средней длины, до воротника, изрядно поседевшие. Сам себе волосы подравниваешь?

Нет, в парикмахерскую хожу. Самую простую. Без люка. Вроде ничего, главное – не начать думать об этих волосах. Вот ведь жопа этот люк. До сих пор мне снится. Вот даже сегодня, кровать была мягкая. У тебя тоже мягкая? Как на волосах сплю. Понятное дело, нормально поспать не получится. Стоит наконец-то заснуть, как тут же просыпаешься от того, что не можешь дышать. Твою мать.

Интересно, что ему сегодня утром сказала кровать? Но, может, он бывалый путешественник и знает, что нужно отключить, перед тем как ложиться спать, чтобы никому не раскрывать информацию о продолжительности сна и содержимом кишечника. Я знаю, о каком люке он говорит, в Рейссене у парикмахера матери тоже был такой. Она иногда брала меня с собой, наверное, учительница болела, не помню. Парикмахер умел показывать фокусы, это меня настораживало, ведь фокусы – это светское занятие и даже, может быть, определенного рода обман, верующие реформатской церкви не показывают фокусов. Он делал трюки с лентой изо рта и мячиками.

У нашего парикмахера тоже был такой люк, говорю я. Я раньше думал, что из волос, которые туда попадают, делают парики.

Ага, и из мусора, который на полу.

Об этом я в детстве как-то не задумывался. Может, эти волосы сначала мыли.

Леннокс делает вид, что его тошнит. Вот блин, говорит он. Моют их, блин, отпаривают. Представь, что будет, если такой подвал загорится. Запах паленых волос.

Ага, соглашаюсь я, но думать об этом не хочу. У меня сразу включаются ассоциации с холокостом. Мать считала, что тем евреям, которых убивали в газовых камерах, тоже уготован ад; по логике веры, к которой она вернулась, иначе и быть не могло. Отец вернулся вместе с ней, но соглашался с ней не во всем и не до конца. Тебе не кажется, что эти люди за свою жизнь и так натерпелись? – возмущался он. Он много читал о войне, в каком-то смысле это была лучшая пора его жизни. Когда война началась, ему было шестнадцать, эти годы были для него формирующими, и скучать в ту пору ему не приходилось. Он скрывался, и он выжил.

Кап.

Кап.

Кап.

Кап-кап.

Кап-кап-кап-кап.

Кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап.

Кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап.

Леннокс включает стеклоочистители. Мы въезжаем в зону осадков.

Глава 3