Хороший сын

E5 раздвинула шторы, как в первый раз, в то утро, когда все началось. Но сейчас она была полностью голой. Светлые волосы на лобке, отметил я. Натуральная блондинка, сказал Леннокс, – вот, оказывается, что говорится в таких случаях; свою-то реплику я оставил при себе. В сером полумраке позади нее обозначилось какое-то движение, две руки прошли у нее под мышками и обхватили ее грудь. Спустя десять лет в таком виде Джанет Джексон увековечит себя на обложке «Роллинг Стоун», и когда я сейчас вспоминаю те ладони и ту грудь, то вижу перед глазами ее фотографию, как если бы E5 и эти ладони задним числом изменили свое положение так, чтобы в точности походить на фотографию, за тем исключением, что грудь у Е5 была больше, чем у Джексон. Над плечом Е5 показалась голова Де Мейстера. Он на нас не смотрел, все это время он глядел не на нас, а вниз, на бледное голое плечо перед собой, а потом, когда он начал трахать ее сзади, смотрел вверх, совсем поверх нас, прикрыв глаза, может быть, он их вообще закрыл; руки уже не лежали у нее на груди, он крепко держал ее за бедра, настолько крепко, что пальцы слегка утопали в ее плоти; я вспоминал уже не Джанет Джексон, а берниниевского Плутона и Прозерпину, не тогда, конечно, а сейчас – тогда я еще не видел этой скульптуры, где Плутон вцепляется пальцами в ляжку Прозерпины, его плоть подается, и все это в мраморе, это надо же было так суметь; но искусство пришло в мою жизнь позже, когда мы с Ленноксом пошли в музей Бойманса в Роттердаме, и семя было брошено в почву. Как я могу думать о Боймансе и об искусстве, когда Де Мейстер трахает у окна Е5? Потому что вот он ее трахает, и это непостижимо. Его руки соскользнули вниз и схватили ее за бедра, крепко, она на шаг отошла от окна и положила руки на стекло – но это уже сцена из фильма, не помню из какого, или, может, сразу из нескольких фильмов? Но все же вот она, стоит, прижав ладони к стеклу, она вытягивает нижнюю челюсть вперед, чтобы сдуть с лица прядь волос, в спешке, как будто куда-то опаздывает, и мне видно, когда он входит в нее, словно в этот момент они оба принимают более четкую форму, словно куда-то исчезла вся размытость, словно вот сейчас начнется что-то, к чему не стоит относиться слишком легкомысленно и что должно быть доведено до конца, они выглядят изголодавшимися, оба смотрят вверх, он с прикрытыми глазами, она с широко раскрытыми, они смотрят не в одном направлении, как будто каждый из них ожидает освобождения с разных сторон, в их движениях появляется ритм; я вижу, как он мерно входит в нее и скользит назад, как будто крупный план порнофильма – это я тоже сочиняю на ходу, – квадратик изображения, на который я смотрю, вдалеке, среди других квадратиков, во многих из которых еще задернуты шторы, сейчас напоминает превью на страницах порносайтов, но на это изображение не получается кликнуть, увеличить, раскрыть на полный экран, все, что я вижу, – это маленькая картинка, но мне все равно видно все. Де Мейстер трахает Е5 прямо у меня на глазах. Это не то, что проходит за пару мгновений, как это было до сих пор с мелькавшими перед окном девушками, это что-то, что все не заканчивается и не заканчивается.

Может, они знакомы, буркнул стоявший рядом со мной Леннокс.

По-моему, это очевидно, ответил я.

Нет, я имею в виду, что он все это время ее знал, и…

Я не слушал. Я смотрел. Я видел ее груди, нижнюю часть ее тела, живот, по которому проходили волны от каждой фрикции, и как эти сотрясения, казалось, докатывались до ее грудей на долю мгновения позже, чем до других частей ее тела, – но больше всего меня притягивали ладони Де Мейстера, державшие ее за бедра, так крепко, что подавалась плоть; я смотрел на них, держа руки по швам. Еще никогда я не ощущал такую пустоту в собственных ладонях. Пальцы мои были бесцельны и бессильны. Я посмотрел по сторонам. И справа и слева, перед каждым из окон толпились коллеги с пустыми руками. Де Мейстер не только мне позвонил. За мной тоже кто-то стоял и сопел мне в спину. Е5 поменяла положение рук на стекле. Де Мейстер нашел новый ритм.