Хороший сын

Мои отец и мать родились в двадцатых годах двадцатого века. Оба были родом из семей, придерживавшихся строгих протестантских взглядов, и, соответственно, познакомились они в церкви, куда по воскресеньям приходили два раза в день. Для богослужений использовались перевод Библии и переложение на стихи псалмов, сделанные в семнадцатом и восемнадцатом веках соответственно, миру же, сотворенному за шесть дней, было шесть тысяч лет от роду. К тому моменту, когда родители поженились – через несколько лет после окончания Второй мировой, – они уже оба порвали с церковью, по инициативе отца, мать последовала за ним. Отец закончил педагогическое училище (типичный выбор умных юношей из реформатских семей нижней прослойки среднего класса) и стал левацким школьным преподавателем, читающим Герарда Реве, Виллема Фредерика Херманса, Анну Бламан и пишущим стихи, которые никуда не мог пристроить; я помню папку в нашем доме, в которую были сложены письма с отказами от всех крупных издательств того времени.

В середине шестидесятых, когда мне было года четыре, а сестре на четыре года больше, родители вернулись в лоно церкви своей юности. Жили мы тогда в Амстелвене, в новом зеленом районе с рядовой застройкой[14] и галерейными домами[15]. На этот раз инициатива принадлежала матери. Она никогда не переставала верить в Бога, к тому же она, похоже, скучала по родным, от которых на время безбожного периода отдалилась, – как бы то ни было, она хотела вернуться в церковь и угрожала уйти от отца, если он не последует за ней. Отец последовал. Вероятно (опять-таки, вероятно, родители никогда об этом не говорили), письма с отказами от издательств тоже сыграли свою роль; вернувшись в лоно церкви, отец вдруг оказался первосортным автором христианских книг для детей и востребованным колумнистом в газетах педагогической направленности. Ни о каких отказах речи больше не было; в реформатской среде литературный порог был гораздо ниже, чем в настоящем мире.

Чтобы отметить начало новой (или возврат к прежней) жизни и обеспечить себе более подходящее окружение, родители вместе с нами переехали в Рейссен, глубоко христианский городок на востоке Голландии, где большинство жителей по воскресеньям ходили в одну из бесчисленных церквей два раза. В Рейссене было огромное количество церковных приходов. Мы были членами Реформатской общины Нидерландов и Северной Америки, как и большинство моих одноклассников в начальной школе, куда я ходил с шести лет; но и другие дети из класса посещали по воскресеньям другие реформатские церкви, едва ли менее строгие, вероятно даже более. Многочисленные церкви и церквушки доминировали в городской перспективе, являясь формообразующим элементом пейзажа, причем некоторые из них были не больше гостиной, а в других спокойно разместилось бы три тысячи верующих.