Холоп-ополченец. Часть II

– Гость? Какой гость? Чего ж сразу не сказала? Чай, обрядиться надо. Принеси-ка синюю кику, все она получше. Тебе все одно, что мать, ровно стряпуха какая, трепаная.

– Да ништо, мамынька. Не чужой гость. Не осудит.

– Степушка! – позвала она. – Войди к мамыньке.

В ту же минуту в дверях показался Степка.

Домна Терентьевна вскрикнула и быстро закрестилась.

– Свят, свят, свят! – забормотала она. – Ох, да, может, то оборотень? Марфушенька! Поминанье ж подавали.

Страх и радость боролись в ней, она не знала, кинуться ли на шею сыну, или открещиваться от привидения.

– Да Степка ж то, мамынька! Живой! Гляди – усы пробиваться стали.

Усы сразу успокоили Домну. Она порывисто, хоть и тяжело переваливаясь, кинулась к Степке, обхватила его за шею и, прижимая к груди его голову, принялась по обыкновению причитать:

– Родимый ты мой, болезный! Степушка ты мой, рожный ты мой! Замучили, чай, тебя злые вороги! Чай, насолодался, наголодовался на чужой сторонушке, на неприветной! Подь, Марфуша, попроси тетеньку Татьяну Семеновну, чтоб позволила баньку истопить да накормить бы велела сыночка моего. Чай, и ей не чужой Степушка.

– Да не надо, мамынька, вечером помоюсь, а вот щец коли даст похлебать, на том спасибо. Горячего-то ноне не ели.

Внизу хлопнула входная дверь, застучали шаги. Степка вырвался из объятий матери и бросился в другую горницу, крикнув:

– К дяденьке мне надо, к Козьме Минычу.

– Куда, Степушка? – забеспокоилась Домна Терентьевна. – Погоди ты! Беги за им, Марфуша. Спит Козьма Миныч, осерчает, коли разбудит его Степушка.

III

Марфуша быстро сбежала с лестницы в сени и сразу же увидела перед собой не Степку, а Михайлу.

– Мишенька! – вскрикнула она и, протянув вперед руки, зашаталась.

Михайла подхватил ее, крепко прижал к груди и горячо припал к ее похолодевшим губам. Марфуша первая опомнилась и, с нежностью подняв глаза на Михайлу, выскользнула из его объятий. Теперь уж недолго ждать, но пока она еще не венчаная жена, ей негодится целовать его.

– Ты со Степой? – пробормотала она.

– Сним, ясынька! Привез тебе братишку твоего. Рада ты?

Марфуша смущенно кивнула. Правду сказать, в эту минуту она совершенно забыла про Степку. Но тут она вспомнила приказание матери и бросилась к двери в горницу, шепнув Михайле:

– Погоди малость. Я тотчас.

Но когда она вбежала в горницу, там уже стоял Козьма Миныч и с удивлением слушал сбивчивую речь Степки.

– Где же грамота-то? – недоверчиво спрашивал Козьма Миныч.

– Да у Михалки, дяденька, торопился Степка, – вместях нам дали с Москвы. Вместях и ехали мы оттоль.

– А он-то где ж, Михалка? – спросил Козьма Миныч с прежним недоверием.

Видимо, он не верил ни одному слову Степки.

– Здесь он, дяденька, – вся вспыхнув, вмешалась Марфуша. – В сенях ждет, покуда ты велишь войти.

Козьма Миныч внимательно взглянул на сиявшее лицо Марфуши, но ничего не спросил, приказав коротко:

– Пущай войдет. Позови его.

Марфуша повернулась к двери, но Степка перегнал ее и, выскочив в сени, крикнул:

– Михалка, иди живей! Дяденька требует. Грамоту нашу подавай!

Михайла торопливо вошел, низко поклонился Козьме Минычу и остановился перед ним.

– Чего тут Степка наболтал? – строго заговорил Козьма Миныч. – Какая такая грамота? От кого? Неужто, окромя того дурня, не с кем послать было.

Михайла с упреком покосился на Степку. Козьма Миныч все такой же был, как и пять лет назад, только будто еще строже стал. Михайла и всегда побаивался его, а тут еще Степка рассердил дядю.

– То московские посадские до тебя, Козьма Миныч, прислали, – проговорил он несмело. – Я у Патрикей Назарыча, а потом у Карпа Лукича целый год на Москве пробыл. В осаде. А как Москва вся погорела…

– Погорела? Неужто вся? Кто же сжег-то ее? Неужто не отстояли? – нетерпеливо спрашивал Козьма Миныч.

– Ляхи проклятые! Москвитяне все в бега бросились. Всех бы посекли, кабы не князь Пожарский. Один он с ляхами бился, не давал город жечь и наших оберегал. Острожек [Небольшое укрепление. – Прим. ред.] у введенья поставил. Наших пропускал, а ляхов назад в Кремль втаптывал. Из пушек по ним палил… Вот после того и велел мне Карп Лукич до тебя добираться. Грамоту, что он написал, тебе привезть, а наперед разыскать под Москвой Прокопья Петровича Ляпунова и ему дать ту грамоту прочитать, не прибавит ли он от себя его. Ляпунов, Прокопий Петрович, мне сказывал, что еще по зимнему пути прислал он сюда Биркина, Иван Иваныча, с грамотой, Минин кивнул.

– А сам-то Ляпунов, Прокопий Петрович, не написал нам, посадским, еще чего с тобой?

– Не поспел Прокопий Петрович, – с грустью сказал Михайла.

– Почто не поспел? Аль ушел куда с под Москвы? – спросил Козьма Миныч.

– Не ушел, Козьма Миныч, – проговорил через силу Михайла. – Казаки на его небылицу взвели и под его руку подписали. А там вызвали Прокопья Петровича на свой круг и скаредной смертью убили.

– Убили?! Боже милостивый! – вскричал Козьма Миныч. – Может ли то статься? Ляпунова, Прокопья Петровича! Может, грозились лишь? Кто видал то?

– Да я видал, Козьма Миныч, – сказал Михайла. – Я там тоже на кругу был.