Холоп-ополченец. Часть II

Только перед второй деревней, уже довольно далеко, они встретили деревенское стадо. И какое стадо! Десяток тощих коровенок и десятка два овец на тонких ножках. Два пастушонка медленно, плелись сзади, не обращая внимания на разбредавшийся по сторонам дороги скот.

– Эй, вы, пастухи! – окликнул Михайла. – Вы чего же за коровами не смотрите? Вишь, разбрелись.

– Дай хлебца, дяденька, – запищали они наперебой. Не жрамши, ноги не идут, – прибавил один.

– Чего ж? Разве вас не накормивши пустили? – спросил Михайла.

– Второй день не дают, – жалобно пропищал другой.

– Неужто во всей деревне хлеба нет? – спросил Михайла.

– Зачем нет? Хлебушко-то еще остался, в ямах зерно прятали от бесовых ляхов. Да не дают ведь, – проворчал первый. – Дай, дяденька. Не дают за то, что пост наложен.

– Путаешь ты, дурень. Хлеб-то, чай, постный.

– Да дай ты им, Михалка, – вмешался Степка. – Не отстанут.

Михайла соскочил с лошади, развязал мешок, Степка протянул ему нож. Мальчишки жадными глазами следили, как он отрезал горбушку, подал одному, потом отрезал ломоть, подал другому.

– Давай-ка и мы поедим, – сказал Степка. – Мотри, солнце сколь высоко.

Мальчишки, с жадностью уписывавшие хлеб, удивленно глядели на Михайлу, отрезавшего два толстых ломтя.

– Неужто жрать будете? – спросил один.

– А чего ж? Глядеть на него, что ли? – засмеялся Степка.

– Грех ведь. Ляхи Москву сожгут, – пробормотал с полным ртом мальчишка.

– Сожгли уж, – махнул рукой Михайла. – Идем, Степка, от них толку не добьешься. Может, в деревне растолкуют.

Доев хлеб, Михайла взял лошадь за повод, и они со Степкой пошли к деревне, оставив повеселевших мальчишек сгонять скот.

Деревня была недалеко, и ворота стояли не запертые. Войдя на деревенскую улицу, Михайло подошел к избе побольше. На завалинке сидела молодая баба, держа на руках спящего ребенка.

– Молодка, а молодка, – окликнул ее Михайла, не подашь ли нам, за ради Христа, молочка латочку? Больно охота!

– Ой, да что ты, прохожий человек! – с испугом проговорила баба. – Аль на тебе креста нет? И она сама устало перекрестилась. Грех какой.

– Да ведь Спаса-то нет еще, – сказал Михайла. – Чего ж вы раньше времени поститесь?

– Володимирский митрополит велел. Не то что молочка, маковой росинки в рот брать не велено три дни. А ноне второй лишь пошел. Младенцев, и то кормить не велено, – не то господь покарает. А и то отощавши весь народ был. Ляхи проклятые походя грабили. Весь запас забрали, скотину угнали. Только что в ямы схоронить поспели. О господи, последние времена пришли!

– То-то пастухи-то заголодали вовсе, – сказал Степка.

– Да о чего ж то? – спрашивал Михайла.

– А бог его знает, не велено, – равнодушно пробормотала женщина, покачивая младенца. Водички вот дам, на нее запрета нет.

– Ну, дай хоть воды, согласился Михайла, да лошадей, коли можно, напой.

Только во Владимире они узнали, отчего на весь народ был наложен такой строгий пост. Оказалось, что там одна посадская женка, проживавшая весь век по монастырям, объявила, что было ей видение: сошла де к ней пречудная жена и сказала, что коли все русские люди покаются и три дня будут молиться и поститься, бог их помилует и вернет русской земле тишину и благоденствие. Митрополит вызвал ее к себе, расспросил и наложил на три дня строгий пост на всех, даже на грудных младенцев.

Михайла со Степкой, ведя лошадей в поводу, прошли весь город, а Михайла все не решался постучаться куда-нибудь. Наконец на выезде из города он увидел молодого отощавшего мужика, сидевшего, свесив руки, на завалинке. Михайла подошел к нему и спросил, не пустит ли он их ночевать. Мужик поднял голову, точно не видя его, кивнул и пошел в избу. Там на лавке сидела хозяйка и горько плакала. Михайла посмотрел на хозяина.

– Да вот, – проговорил тот, – мальчонку ноне похоронили. Четвертый месяц пошел. Смеялся уж. – И мужик сам невольно улыбнулся. – А вот, как не велел митрополит груди давать, два дня промаялся, а на третий богу душу отдал.

– Это почто ж младенцев-то не велел кормить? Не грешили ж они.

– Сказывают, как невинные души богу предстанут, как умягчит господь сердце свое, а по ним и нашу землю помилует…

Михайла с сомнением покачал головой, а хозяйка еще громче заголосила.

Ночь Михайла со Степкой проспали на сеновале. Пять лет назад, в такую же пору, Михайла ночевал на сеновале у Дорофея Миныча после разговора с Марфушей. Простился он тот раз с нею в сенях. Поцеловал ее и все боялся, что прогневалась она на него. А наутро другой день на заре, она с ним ласково встретилась, и как уезжали они она ему еще из светлицы в окно кивнула, так что у него сердце заиграло. Целых пять лет с той поры прошло. Жива ли она? Ждет ли его, как обещалась? Как-то они встретятся?

II

Ранним утром, до солнца Михайла со Степкой тронулись в путь. За Владимиром на дороге стало полюднее, и в деревнях народ не так прятался. Сразу видно было, что сюда ляхи много реже заглядывали.