Холоп-ополченец. Часть II

Гаврилыч опустил голову. Он понимал, что казаки зря убили Ляпунова, и вся вина на них и на Симонке Заварзине. Гаврилыч был виноват только в том, что поверил обвинению Ляпунова, как и сам Михайла.

– То всё ляхи бисовы намутили, – сказал Гаврилыч, подняв голову. – Як бы не воны, казаки бы зроду не здумалы.

– Вот-крикнул Михайла. – То самое и есть. С еретиками снюхались! Маринка сама ляшка! А они сына ее ворёнка, на Москву царем сажать ладили. С Иван Мартынычем вашим снюхалась, гадина! Мужа у ей, у подлянки, убили, а она, гляди, не с ним, так с Иван Мартынычем тем на Москву ладила забраться, московской царицей быть, покуда ее ворёнок в разум войдет. Ишь вражья кровь!

Михайла встал. Он теперь и дня лишнего не хотел провести у казаков, даже у своего старого друга Гаврилыча. Ему и говорить больше с Гаврилычем не хотелось.

– Поедешь, что ль, со мной в Нижний Новгород? – спросил он сердито Степку. – Аль у казаков останешься? Козьма Миныч, небось, парчового кафтана не сошьет.

– Ведомо, с тобой поеду, Мишенька, – сказал Степка. – Неужто с теми убийцами останусь? – не утерпел он, чтобы не отплатить чем-нибудь Гаврилычу.

Гаврилыч сердито посмотрел на Степку, но тоже ничего не сказал. Он хорошо понимал, какой вред принесет самим казакам убийство Ляпунова, особенно как станет известно, что казаки сами же подделали приказ Ляпунова. Ему даже хотелось, чтобы Степка поскорей прочь убирался. Станет болтать про то, что слыхал в Нижних котлах, только смута начнется. Ляпунова все одно не оживить, а как до других воевод дойдет, что с северных городов рати привели, они на казаков обозлятся, свары пойдут. Все ополченье может развалиться. А что хорошего? Кто ж тогда с поляками биться будет? Порешат веру христианскую, да и москалей давить будут. Нехристи – одно слово. Пускай же лучше тот Степка с Михайлой уезжают. Михайлу-то ему куда больше жалко было. Полюбил его Гаврилыч еще со времен Болотникова. Хороший он, горячий, даром что москаль. Да ведь и сам-то он, Гаврилыч, разве не москаль? Тоже ведь мальчишкой холопом был, только что три десятка лет на Украйне прожил, говорить и то на их лад привык; никто о его теперь москалем не обругал, а первое-то время тоже ругали. Вот и Михайлу бы к ним увезти. Заправским бы казаком стал. Что у него там доброго под Нижним Новгородом. Коли и прогонят ляхов с Москвы, все одно оборотят Михайлу снова в холопа. К тому же Воротынскому, поди, отдадут. Так и в приговоре написано.

Он поднял голову, поглядел на Михайлу, хотел было заговорить с ним, а потом, вспомнив, как Михайла теперь на казаков зол, махнул рукой и не решился заговорить – обругает еще. Михайла тем временем достал из котомки топор, засунул его за пояс, а Степка помог ему привязать котомку. Свою котомку Степка потерял, еще как они с казаком через Яузу переплывали, когда он от Ляпунова убежал. Да и нечего им теперь в котомки класть. У Михайлы еще, может, портки да лапти остались, у Степки и этого не было, кормиться им все одно Христовым именем придется.

– А лошадь-то твоя побежит? – спросил Михайла Степку.

– Побежит. Чего ей делается? В Нижних котлах передохнула, травки там ей дала молодайка. А оттуда далеко ль?

– Ну, так едем с богом.

Лошадь Михайлы еще утром тот же Гаврилыч привел и привязал у своей землянки. Та самая лошадь, на которой он от ляхов удирал. Чуть не убили его тогда, а Гаврилыч спас и выходил, словно брата родного. Михайла подошел к Гаврилычу и, не глядя на него, поклонился ему и сказал каким-то глухим голосом:

– Ну, прощай покуда, Северьян Гаврилыч. Не поминай лихом. Спасибо за все твое доброе. Дороги-то у нас ноне разные, а добро твое век буду помнить.

– Эх, Мыхайла, – заговорил Гаврилыч, удерживая его за руку. – Чого ты в Нижний зибрався? Уж коли Ляпунов не прогнав ляхив, невжеж ваши посадские прогонять? Будуть на Москви ляхи пануваты, а мужиков усих в холопов обернуть, и тэбэ тэж. Ходим краще з нами на Вкраину, мы тамо и вид ляхив и вид москалив отобьемось, и будешь ты вильный казак, як и я.

Михайла слушал, и брови его супились, на лбу все глубже залегала морщина, глаза потемнели. Он отвернулся от Гаврилыча и с сердцем махнул рукой.

– Спасибо на добром слове, – сказал он злым голосом. – То вам, казакам, все одно – что москали, что ляхи. А мы под ляхами Москву нашу не оставим. Вот поглядишь, прогоним мы ляхов, аль нет. А как ляхов прогоним да русского царя на царство посадим, – не может того статься, чтоб он своих ополченцев вновь в холопов оборотил… А вот у вас, зло прибавил он, как вы с ляхами дружбу водили, может, и впрямь ваши вольности отымет! Идем, Степка.

Гаврилыч обиделся и отвернулся, а Михайла со Степкой выбрались из землянки, попробовали подпруги у своих лошадей, вскочили в седла и поскакали прямо на север, чтобы выехать на дорогу.