Ханский ярлык

Но уже после обеда забыл и о пулах, и о Романце с Иванцом. От хана прибыл посыльный, спросил сердито:

   — Ты русский князь Юрий?

   — Я, — отвечал, бледнея, Юрий Данилович.

   — Тебя немедленно требует к себе наш повелитель — хан Узбек. Следуй за мной.

Раненой квочкой всхлипнула за завеской Стюрка, и князь почувствовал, как ослабли у него ноги в коленях.

   — Я счас, я счас выйду, — пробормотал он. — Жди меня у входа.

Татарин вышел. Из-за занавески вылетела вся в слезах Стюрка, ухватилась за Юрия, лепетала распухшими губами:

   — Милый, милый...

Но неожиданно эти женские слёзы напомнили ему, что он мужчина, воин, и он, стараясь быть спокойным, сказал ей:

   — Стюра, если меня убьют, не бросайте здесь. Везите в Москву, положите с отцом.

   — Ладно, ладно, — бормотала, захлёбываясь в сдерживаемых рыданиях, наложница.

Хан Узбек сидел на золочёном троне, рядом, чуть ниже, восседала его молодая жена. Тут же, ещё ниже, располагались приближённые хана, некоторые намного старше своего повелителя.

   — На колени, — прошептал кто-то за спиной князя.

Юрий Данилович пал на колени, в поклоне стукнулся лбом о колючую кошму.

   — Ты почему не прибыл, когда я звал тебя? — спросил Узбек.

   — Я думал, великий хан, что ты зовёшь только великого князя, — ответил Юрий, стараясь не выдать своего волнения.

   — Да, я звал и великого князя, и митрополита, и других. Я давал им ярлыки. А ты, пользуясь отсутствием великого князя, захватил его город. Ты пренебрёг моим приглашением, князь.

В последних словах чудилась гроза, у Юрия невольно замер дух от страха. А хан нагнетал:

   — Ты знаешь, что бывает за это? А?

   — Знаю, великий царь. Прости, я по недомыслию.

   — Простить можно ребёнку, но не взрослому мужу.

Узбек молчал. Во дворце воцарилась тишина, где-то далеко, в стороне базара, кричал верблюд. Юрий видел, как хан повернулся к жене, что-то сказал ей негромко, она ответила ещё тише.

«Советуется, — догадался Юрий. — Господи, прекрасная ханша, остуди его гнев, подскажи доброе решение, век буду молиться за тебя, несравненная».

Прочла ли молодая ханша что-то во взгляде русского, и тоже молодого и красивого, князя или услышала его мысли, не дано было узнать Юрию, но в тот миг и потом он всегда был уверен, что именно она спасла его от смерти.

   — Ну что ж, князь, — заговорил наконец громко Узбек. — Мы подумаем, как наказать тебя. Иди и жди нашего решения.

Смерть отодвигалась, жизнь продолжалась, если можно назвать жизнью тревожное, ежечасное ожидание конца.

19. НОВГОРОДСКАЯ ЗАМЯТИЯ

Великий князь Михаил Ярославич вдругорядь ошибся, опять усадив в наместники Фёдора Акинфовича. А ведь он не хотел возвращаться на должность, с которой его так позорно выпроводили. Нюхом чуял, что долго не усидит на Городище.

Да и какой бы наместник удержался, когда едва ли не подряд следовали неурожайные годы. В одном году всё вымокло, в другом — выгорело, а на третий, урожайный, пришли на поля полчища мышей, уничтожили весь хлеб ещё на корню.

Если б не подвозили хлеб из-за моря от немцев да с Низу, то вымер бы весь Новгород. Но привозной был столь дорог, что не всякий купить мог. Мизинные вымирали семьями, скудельницы, куда свозили трупы со всего города, заполнялись скоро и доверху. От голода зверел народ. За кусок хлеба, за калач могли убить человека средь бела дня прямо на улице. А уж ночью нельзя было со двора и носа высунуть. Разбойников, татей расплодилось, что крыс в амбаре.

Не наместник правил городом — голод. В такие годы казна княжеская не полнилась, напротив, скудела. С кого же было дань брать, если данники вымирали косяками? Но Золотой Орде было мало дела до этого, она требовала ежегодный осенний выход, и всякая задержка грозила приходом орды и полным разграблением обнищавших, полуживых городов и весей.

Люди, измученные голодом и нуждой, всегда искали виноватых и, как правило, находили их.

   — Во всём виноват великий князь Михаил Тверской, он задерживает хлеб с Низу, оставляет его в Твери.

   — Опять посадил в Городище этого корыстолюбца Фёдора, а сам — в Тверь на сытые хлеба.

   — Надо звать Юрия, тот мало сидел, а сколько добра сделал.

   — Юрий Данилович в Орде, а князь Афанасий в полоне у Михаила.

У мизинных всегда богатые виноваты, у голодных — сытые. В Тверь из Новгорода привезли грамоту великому князю, и опять от Данилы Писаря: «Михаил Ярославич, надысь на вече решили слать в Орду на тебя жалобу, что-де ты закинул город на горе и нужду, а всю дань на себя берёшь. Выбрали в послы Любовича с Радомиром, которые не сегодня завтра в Орду потекут. Как я полагаю, пойдут водой и с дарами хану. Тебе лепш на Волге их перенять. Данила».

   — Кто грамоту передал? — спросил князь Сысоя.

   — Купец.

   — Что он хоть говорил? Как там?

   — Мутится народ, замятия вот-вот учнется.

   — Не Москва ли сызнова старается там?

   — Кто его знает. Не надо было Афанасия отпускать.

   — Он мне слово дал на Новгород более не посягать.

   — У него слово как шишка елова, ветер дунет — она и падёт.

   — Что ж там делает Фёдор? Вече собирает, решает. А наместник где?