Ханский ярлык

   — Фёдор ещё с того раза напуган, поди, с Городища-то и нос высунуть боится. Зря ты его, Ярославич, опять усадил. Зря.

   — А кого надо было? Тебя или Ивана?

   — Можно было Ивана Акинфовича.

   — Теперь чего гадать. Ты вот лучше с Иваном займись этими послами новгородскими. Как их? — Михаил заглянул в грамоту. — Этим Любовичем и Радомиром.

   — Постараемся не пропустить.

   — Я думаю, надо засады на Волгу и на Тверцу выслать, и обе чтоб выше Твери. Ишь ты, мимо меня хотят дары везти, умники.

   — Перехватим, Михаил Ярославич, не беспокойся. Али впервой?

   — Вот именно. Тогда вместо Юрия Бориса перехватили, не впервой промахиваться.

   — Ты ж знаешь, что меня там не было, что тогда Давыд покойный на мякине попался, Царствие ему Небесное.

Послов вместе с их охраной захватили на Волге. Однако захват прошёл не совсем гладко. Началась потасовка, и во время свалки исчез Любович.

Повязанных новгородцев привезли в Тверь, охрану побросали в порубы, а Радомира привели к князю. Михаил Ярославич велел развязать пленника.

   — Ну, что, Радомир, давай рассказывай, куда путь держали.

   — За хлебом, князь, за хлебом шли на Низ. Сам знаешь, как в Новгороде с ним.

   — Знаю, — нахмурился Михаил. — А ещё зачем шли?

   — Боле ни за чем.

   — А где Любович?

   — Какой Любович? — удивился Радомир.

   — Сысой, — взглянул князь на милостника. — Напомни ему.

Сысой схватил новгородца, завернул ему руки за спину и стал выворачивать длань.

   — Ой, больно! — взвыл Радомир.

   — Вспоминай, гад. Ну!

   — Он утоп, наверно, во время драки, — выдохнул наконец новгородец. И Сысой отпустил руку.

   — Ну вот, значит, был с тобой Любович, — сказал Михаил Ярославич. — И зря ты, братец, запираешься. Вот у меня грамота, и в ней всё о вас сказано. Ведь вас вече послало? Верно?

   — Вече, — отвечал Радомир, потирая занемевшую руку. — Ох, и гад же ты, — сказал Сысою.

   — И в Орду вы шли. Верно? — продолжал князь.

   — Верно.

   — А зачем?

   — Ну, там, наверно, у тебя, князь, написано.

   — Написано. Но я хочу от тебя услышать. Или ещё тебе завёртку сделать?

   — За Юрием Даниловичем нас послали.

Это было новостью для Михаила, но он не сморгнул и глазом, поощрил славянина:

   — Верно. А ещё?

   — А ещё на тебя жалобу, Михаил Ярославич.

   — Какую? За что?

   — Ну, что ты хлеб не пускаешь в Новгород, дань себе прикарманиваешь.

   — Сысой, ты слышишь? Вот дурни, да если б я хлеб не пускал, вы б там давно перемерли. А дань? Какая с вас дань? С нищих-то?

   — Так на вече кричали.

   — Вашему вечу делать нечего. На дары вот хану собрали с чего-то! Нашли же.

   — Собрали, — вздохнул Радомир.

   — Сысой, что там у них?

   — В основном меха.

   — А куны есть?

   — Есть немного, с полтыщи гривен.

   — Ну вот это и будет вашей данью, — молвил князь. — И ещё вдобавок за вас что-то выручим.

   — Как за нас?

   — Как? Очень просто — продадим вас. Ныне вы в полоне не у тёщи на приспешках. Так где ж всё-таки Любович? Вы ж вместе шли?

   — Вместе.

   — Где же он?

   — Я же говорю, не знаю. Во время драки на струге многие в воду падали. Утоп, наверно.

Любович не утоп. Он добрался наконец до Новгорода и, явившись на вечевую площадь, ударил в колокол. И когда сбежался народ, Любович взобрался на степень, оборванный, почерневший от нелёгкого пути.

   — Братья, — прохрипел он со степени. — На Волге нас перенял князь Михаил. Иных перетопили там же. Мне удалось бежать.

   — А Радомир где?

   — Не знаю. Може, утоп, а може, в полоне у Михаила. Кто-то нас предал.

   — Кто? — кричали из толпы. — Кто предал?

   — Откуда мне знать.

   — Я знаю кто, — неожиданно крикнули в толпе. — Я знаю.

   — Давай на степень, — загудел народ.

На степень взобрался Митяй и почти заверещал:

   — Это мой господин, Данила Писарь. Он пишет грамоты Михаилу и посылал меня всякий раз. На этот раз я отказался, так он послал с каким-то купцом. Это он! Это он предал посольство наше. Больше некому.

   — На поток Данилу-у... — грянуло несколько глоток.

   — На пото-о-ок, — подхватила площадь.

   — Где он живёт?

   — На Прусской.

Для мизинных, измученных нуждой и голодом, это «на поток» — желанный клич, особенно если к этому присуждается кто из богатых, у которых есть чем поживиться.

И вот уж загудел Великий мост от топота сотен бегущих ног с Торговой стороны на Софийскую, туда, где пролегает Прусская улица. Данила Писарь человек не бедный. Ворота на запоре. Вышибли калитку, ворвались во двор, распахнули ворота. Серой орущей волной растеклись по двору, захлестнули дом. На высокое крыльцо выволокли испуганного хозяина.

   — Предатель! Переветчик!

Что там лепечет Данила в своё оправдание, никто не слышит, да и орущая толпа слышать не хочет, требуя как ненасытная утроба:

   — Смерть! Смерть предателю!

   — С моста его! С моста.

Данилу в несколько кулаков спихнули с крыльца под ноги народу. А там мигом управились, забили, затоптали. Нашлись добровольцы исполнить волю толпы, потащили тело Данилы на Великий мост. Сбросили в реку:

   — Плыви, сволочь, корми рыб.

Кто-то пожалел даже:

   — Жаль, не живой уж, хлебать не будет.