Ханский ярлык

   — А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.

«А ведь прав боярин, — вынужден был согласиться князь. — Умная голова».

Кибитка, которую отвели им, была довольно просторной — шагов восемь в длину и около пяти в ширину. Стюрка сразу же изладила из какого-то рядна[204], взятого с повозки, завеску, отгородив большую часть кибитки для себя и князя, высокомерно молвив Романцу с Иванцом:

   — Вам здесь, — и указала закуток у входа.

Те и этим были довольны: не на улице, слава Богу.

Едва стали обустраиваться, как на входе явилась рожа с жёлтыми глазами, бородой и (о, ужас!) с рогами.

   — Свят, свят, свят, — испуганно закрестилась Стюрка, приняв его за чёрта.

   — Пшёл! — махнул рукой на рожу Романец.

   — Бе-е-е, — бекнул козёл и мгновенно исчез, как и появился.

   — Ой, не к добру это, — простонала Стюрка. — Наполохал, гад, до смерти.

Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него её забрал князь, он злился не на князя, а на неё, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но всё это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.

Алчедай посоветовал им всё в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Сёдла, упряжь — всё затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге, задали овса. Однако утром вместо четырёх у телеги осталось три коня. Украли с телеги и одно колесо.

   — Ну, коня ясно, — возмущался Романец, — но одно колесо-то на что? Почему не все четыре?

Пожаловались пришедшему Алчедаю, тот не возмутился, а посоветовал:

   — А вы продайте все.

   — Как? — удивился Юрий Данилович. — И коней, и телегу?

   — Ага. И коней, и телегу.

   — А как же мы?

   — У вас есть кибитка теперь. Будет трогаться Орда, купите двадцать быков, запряжёте и поедете. Вместе со всеми.

   — Но как же без коней?

   — Коней надо в табун гнать, а это далеко в степи. А здесь, в городе, вы их не прокормите. Травы нет тут, на овсе разоритесь, да и не укараулите, уведут ведь.

   — Но как же? Надо искать воров-то.

   — Где? Как? В табунах тысячи голов пасётся, там ты сам не найдёшь своего коня. И табун ведь не один, десятки. Скажи, в каком искать?

   — Ну, а на чём мы домой поедем?

   — Домой? — переспросил Алчедай опять с ухмылкой. — Домой ещё не скоро, князь.

   — Но когда-то ж поедем?

   — Не знаю, не знаю, князь. Может, через год, а может, и никогда. Хе-хе-хе.

Хотел спросить Юрий татарина: «А когда к хану?» Но благоразумно умолчал, понимая, что не в его интересах торопить сейчас события.

Чтоб не увели последних коней и остальные колеса, Романец с Иванцом отправились ночевать на телегу. Оставшись в кибитке со Стюркой, Юрий Данилович, от души приласкав её, размяк, разоткровенничался, почувствовав вдруг в ней единственного человека, по-настоящему преданного ему:

   — Стюр, как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал: может, через год, а может, никогда?

   — Да не слушай ты его, милый, болтает Бог весть что. Простит тебя хан, вот увидишь, простит, — шептала Стюрка, с искренней нежностью поглаживая голову любимого. — Я буду молиться за тебя.

   — Но он же сказал, продать коней и телегу. Это что значит?

   — А то, чтоб не покрали. Продадим. А приспеет пора ехать домой, купим. Тут прав косоглазый.

Дня два ещё колебались русские — продавать, не продавать, — на что-то надеясь и цепляясь за последнюю отговорку:

   — Как продавать телегу без колеса?

И верно, кто ж купит обезноженную телегу? Однако на третий день прибежал ликующий Иванец, прижимая к животу пропавшее колесо.

   — Нашёл, нашёл! — кричал он радостно, словно действительно нашёл сокровище.

   — Где?

   — Татарчата стащили. Бавились им. Палку воткнули и катали.

Дети везде дети.

Романец с Иванцом поставили колесо на место, вбили хорошую чеку и поехали на торжище — базар — продавать коней, а заодно и телегу. Сёдла не взяли. Пусть лежат в кибитке, есть не просят. Таких потом не купишь.

Воротились вечером злые, расстроенные. Продали всего одного коня. Романец чуть не стонал от досады.

   — У нас бы я за него три гривны выручил, а здесь половины не дают.

   — Что ты хочешь? У них в степи стада тысячные.

   — Суют какие-то свои пулы[205], хоть бы один гривну показал.

   — Пулы медные?

   — Ну да.

   — Но продали ж одного коня?

   — Отдали за пятьдесят пул. И кажись, продешевили. У них мешок проса двадцать пул стоит. Выходит, что коня отдали за два мешка проса. Это где ж видано?

   — А как с телегой?

   — За телегу предлагают бычка-годовичка.

   — Так что? Не было покупателей?

   — Покупателей-то много, да денег мало, князь. Всё более меняться предлагают то на корову, то на быка, то на баранов.

Когда явился Алчедай и узнал о трудностях с продажей коней, посоветовал:

   — Меняйте хотя бы на просо.

   — Зачем оно нам?

   — А зимой что есть будете?

   — Неужто мы тут до зимы будем? — удивился Романец.

   — А может, и до другого лета, — опять нехорошо ухмыльнулся татарин.

На следующий день князь Юрий сказал своим слугам:

   — Чёрт с ними. Продавайте за пулы.