Вы не забыли, что извлек я вас
Из нищеты, которую дотоле
С отцом вы разделяли поневоле.
Я вас прошу внимать усердно мне, —
Вы знаете, как в здешние покои
Явились вы, и вам я до сих пор,
Гризельда, предан телом и душою.
Но иначе, увы, настроен двор:
Быть подданными женщины безродной,
Служить тебе дворянам не угодно.
С тех пор, как дочь ты родила, сильней
И громче стали эти разговоры.
С моими верными прожить без ссоры.
Мне надоело слушать их укоры,
И дочь твою им в жертву принести
Придется мне, — иного нет пути.
Я не желаю действовать тайком.
Скажите, что и тут согласны тоже
Вы мне подмогой быть, как и во всем.
Припомните, как вы клялись мне в том,
То было в день, когда мы в брак вступили».
Услышав эту речь, она ничем
Не выдала душевного волненья,
Ее лицо не дрогнуло совсем.
Она промолвила, — повиновенье
Закон для нас, и он неколебим.
Мы с дочерью лишь вам принадлежим.
То, что вам по сердцу, и мне отрада,
Что, кроме вас, мне в этой жизни надо?
Лишь через вас мне дорог белый свет.
Так было, есть и до скончанья лет
Останется: любовь мою, поверьте,
Ответу этому маркграф был рад,
Но, не подав и виду, так же строго
Он на жену глядел и мрачный взгляд
В последний раз к ней обратил с порога.
Слуге он сообщил наедине
И поручил ему пойти к жене.
Служил дворецким тот и всей душою
Маркграфу предан, для него готов
Свершить немедленно без дальних слов.
Откликнулся и ныне он на зов:
Маркграфа волю выслушав, он сразу
Пошел к Гризельде по его приказу
Прошу заране для себя прощенья,
Но государев выполнить приказ
Я должен точно и без промедленья,
Хотя б он и внушал мне огорченье.
И выполнить его я принужден.
Ребенка вашего мне взять велели».
И, матери не дав задать вопрос,
Он выхватил дитя из колыбели
Гризельда с мукой в сердце, но без слез
Овечкою несчастною сидела,
Пока ужасное творилось дело.
Ей подозрителен был суток час,
Его холодных, непреклонных глаз.
«Ах, неужели дочка, от которой
Так много счастья, будет мертвой скоро?»
Так думала Гризельда, но, полна
В конце концов к дворецкому в волненье
С нижайшей просьбой обратилась мать
(Был человек он добрый от рожденья),
Чтоб подождал дитя он убивать,
Дочурку взяв, она благословила
И поцелуями ее покрыла.
Потом шепнула нежным голоском:
«Прощай навек, мой ангелок прелестный!
Я осенила грудь твою крестом,
Который изнемог от муки крестной.
Твою вручаю душу я ему, —
Сегодня в вечную ты канешь тьму».
Без ужаса на это все взирать
И стон бы издала, хотя бы слабый.
Так как же тут должна была б кричать
И корчиться от мук родная мать!
Гризельда дочь и так проговорила:
«Исполните же данный вам приказ.
Лишь об одном, коль нет на то запрета
От государя, умоляю вас:
Чтоб уберечь от псов и птиц». Ответа
Дворецкий не дал, — он без лишних слов
Ребенка подхватил и был таков.
Явившись к государю, он подробно
Слова Гризельды, взор ее беззлобный,
Потом ему ребенка в руки дал.
Маркграф смутился, но менять не стал
Своих намерений: владыкам мало
Он приказал дворецкому тайком, —
Ребенка спеленав и осторожно
Вложив в корзину, — государев дом
Покинуть с этой ношей неотложно;
Ему велел от любопытных глаз
Себя оберегать на этот раз.
К сестре в Болонью, жившей там графине
Да Панико,538 дворецкому приказ
С тем чтоб графиня добрая тотчас
За воспитанье девочки взялась,
Ни перед кем не открывая тайны
Своей питомицы необычайной.
Но мы к маркграфу возвратимся снова.
Он за женой следил, как только мог,
Не выдаст ли движенье, взор иль слово
В ее душе чего-нибудь дурного.
Была смиренья кроткого полна.
Все так же по хозяйству хлопотала.
Была в беседах с мужем весела,
И никакая тень не омрачала
Такою же осталась, как была.
О дочери — как будто и забыла,
Как имя ей, — она не говорила.
Прошло четыре года, и опять
На этот раз им Божья благодать
Послала мальчика, очей усладу, —
И населенье края было радо
Наследнику не менее отца;
Когда ребенок под дворцовым кровом
Подрос и грудь сосать уж перестал,
Жену подвергнуть испытаньям новым
Маркграф жестокосердный пожелал.
Но таковы мужья: к жене смиренной