Они безжалостны обыкновенно.
«Жена! — сказал он, — что наш брак, увы,
Не по душе народу, вам известно;
Народный ропот слышен повсеместно.
Он тяготит меня, признаюсь честно.
Когда я слышу, как шумит народ,
Порой отчаянье меня берет.
Маркграфу умереть, взойдет на трон
Мужицкое Яниколино семя.
Других потомков не оставил он»,
Я этим ропотом весьма смущен,
Что толку? Нет душе моей покоя.
Но я хочу с народом жить в ладу,
Поэтому решение такое
Мной принято: мальца я уведу
Решил я также, что от вас не скрою
Свой замысел, а подготовлю вас.
Прошу послушной быть и в этот раз».
Гризельда, выслушав, проговорила:
Что вам угодно, мне тем самым мило.
Пускай умрут и дочь моя, и сын
По вашему приказу, господин;
Роптать не буду, лишь скажу, что дети
Распоряжайтесь вашею рабой.
Ах, не советовать, должна молчать я!
В тот день, как взяли вы меня с собой,
Я дома сбросила не только платье,
Принадлежу лишь вам. Любой приказ,
Любой запрет всегда приму от вас.
Когда бы ваша воля мне заране
Была известна, я навстречу ей
Ее теперь я знаю, и — ей-ей! —
Лишь послушание в душе моей.
Коль смерть моя была бы вам полезна,
Она была б мила мне и любезна.
С любовью к вам».539 Маркграфа столь покорный
Ответ смутил. Он видел, что жена
К нему полна любовью непритворной,
И очи опустил. Хотя бесспорно
Вид сделав, что тоскою омрачен.
И вот дворецкий, — тот, что так безбожно
Когда-то у Гризельды отнял дочь, —
Еще наглей, коль быть наглей возможно,
Бедняжка мать безропотно, точь-в-точь
Как и тогда, дитя благословила
И нежно поцелуями покрыла.
О том лишь попросила, чтобы труп
Дабы ни птичий клюв, ни песий зуб
Не тронули укрытого в могиле.
Не дав ответа и еще унылей
Взглянув на мать, дворецкий вышел вон.
Терпение Гризельды изумляло
Все больше мужа. Если б он не знал,
Какую страстную любовь питала
Гризельда к детям, то бы думать стал,
И что ей служат маской лицемерной
Повадки и слова супруги верной.
Но он отлично знал, что лишь он сам,
Лишь он один дороже ей, чем дети.
Что дать могли ему все пытки эти?
Какой еще суровый муж на свете
Испытывать мог хуже женин нрав?
Но на своем стоять решил маркграф.
Отречься от своих решений — яд;
Им это худшим кажется позором,
И на своем они всегда стоят,
Как будто разум их в тиски зажат.
Все дальше шел маркграф без колебанья.
Он за женой следил во все глаза,
Не выдаст ли в ней слово, иль движенье,
Иль тайно оброненная слеза
Но все напрасно, — то же выраженье
Любви сияло на лице у ней,
Как на заре ее счастливых дней.
У них в душе единая царила,
Ее супруг, и ей желанно было.
И жизнь их наполняли мир и лад.
Гризельда доказала, что преград
Не ведает любовь супруги верной,
Жестокость государя всю страну
Весьма смущала. Люди говорили,
Что, взяв себе безродную жену,
Ее детей он сам обрек могиле.
Такие слухи: всяк был убежден,
Что дочь и сын вкушают вечный сон.
Народ, любивший Вальтера доселе,
Его душой возненавидел всей.
Кому-нибудь быть дорог из людей?
Но от затеи не хотел своей
Маркграф отречься, как бы ни роптали, —
Жену испытывать решил он дале.
Их дочери, он, с помощью обмана
И заметя своих деяний след,
Добился грамоты от Ватикана,
Для замысла его весьма желанной:
А с грамотою дело было так,
Что булла папская по наущенью
Гонца была подделана; и вот
Маркграф имел от Рима разрешенье
Чтобы с собою примирить народ.
И эта булла ложная повсюду
Была прочитана простому люду.
Все верили, что так оно и есть, —
Когда ж дошла и до Гризельды весть,
Ей, полагаю, стало очень тяжко.
Однако скрыла скорбь свою бедняжка;
Она решила, как досель, и впредь
Всегда сообразуясь только с волей
Того, кому и телом и душой
Она принадлежит в земной юдоли.
Чтобы скорей рассказ продвинуть свой,
Письмо поспешно написал в Болонью
С ужасной просьбой, полной беззаконья
Он графа Панико, что там женат
Был на сестре его все годы эти,
Но так, чтоб не узнал никто на свете
Никоим образом, чьи это дети.
Однако же прибыть они должны
Блестящей свитою окружены,
Салуццкого владыки. Граф тотчас
Для сбора время объявил и место,