Келе

Оставшись один, Келе стал в своей излюбленной позе: поджав под себя ногу. Его окружала полуденная тишина, окрест — ни движения, ни шороха, только осыпался комок взрыхленной земли. Солнце, хотя и стояло высоко, в самом зените, но своим теплом и ярким, жгучим ликом словно приблизилось вплотную к земле. Над свежевскопанной грядкой вибрировал прогретый воздух. Высоко в небе над лугом кружил сарыч, а со стороны леса к северу пролетел дикий голубь.

Глаза аиста блеснули: первый голубь, подумал он, первая перелетная птица. И Келе опять мысленно увидел перед собой песчаную пустыню, где каменноликие гиганты недвижно взирают в бесконечность. Его собратья сейчас все чаще посматривают в сторону севера: в крови их пробудилась тяга к перелету и гнездованию. Они еще не тронулись в путь, но нетерпеливый, беспокойный жар не отпускает их; так перед заболеванием ощущаешь надвигающуюся хворь.

Келе не сводит глаз с вышины, где невесомо парит сарыч. Правильно, так и надо, одобрительно думает аист, и поскольку никто сейчас не видит его, Келе распускает крылья и взмахивает ими. Крылья рассекают воздух — правда, пока еще не с такой силой, как прежде, но он чувствует, что рана зажила полностью. Вот только маховые перья еще чуть коротковаты. Какая-то неукротимая страсть подгоняет сейчас аиста. Разбежавшись, он подпрыгивает и… летит! Он пролетает, должно быть, шагов двадцать. Конечно, если бы он очень захотел, то мог бы продержаться на лету и еще немного, но аист решает, что для первого раза достаточно, и чуть не переворачивается кувырком, коснувшись земли ногами. Сердце колотится отчаянно — не от усилия, от радости. Нет, пока придется потерпеть; он должен ждать и скрывать свою тайну. Аист оглядывается вокруг, не видел ли кто его попытку взлететь, но нигде — ни души.

Когда Берти после обеда вышел в огород, Келе опять стоял поджав ногу и втянув шею; похоже было, что аист задремал, но едва лопата коснулась следующей грядки, как Келе снова пристроился позади Берти и до заката собирал букашек. С наступлением сумерек Берти взвалил на плечо садовый инструмент.

— Ну, что ж, Келе, на сегодня хватит.

Келе послушно последовал за Берти и задержался у сарая, где Мишка все еще продолжал раздумывать, чего это Берти надо было от него.

— Не знаю, — ответил ему взглядом аист, — но меня он все это время кормил. Смотри, как я набил себе желудок.

Мишка на это не нашелся что ответить; покачав головой, он направился в сарай.

Этой ночью ветер дул в щели сарая со звуком непривычным, почти забытым. Он не свистел и не завывал, как в зимнюю пору, а то гудел — на низких, теплых басовых нотах, — то глубоко вздыхал и постанывал, словно изнемогая под тяжестью.

Мягким, глубоким мраком заволокло все вокруг, и приятели даже не заметили, как в сарай вошла Вахур.

— Дождь идет, — тихонько проворчала собака, — и темнотища непроглядная. Не будь у меня такого чуткого носа, уж и не знаю, как сюда добралась бы.

Сперва по соломенной кровле ударили лишь несколько тяжелых капель, принесенных ветром издалека, затем дождь забарабанил совсем часто. Где-то вдали беззвучно вспыхивали сполохи; ветер стих, зато дождь разошелся вовсю.

Люди беспокойно ворочались в постелях и смотрели на окна, стекла которых время от времени освещались зарницами.

Неудивительно, что непогода разгулялась, — думалось людям, — такая теплынь была сегодня. И крестьяне, успокоенные, засыпали снова, потому что ранние сполохи сулят урожайный год.

Дождь лил всю ночь, не прекратился он и утром; мелкий и частый, почти уже не дождь, а туман, моросил он несколько дней кряду, время от времени припуская сильнее, и без устали мыл-полоскал все вокруг. Кора на стволах деревьев блестела, словно смазанная маслом. Мерзлота, сковавшая землю изнутри, поддалась теплу, как непрочная плотина — напору паводка, и древесные корни, почуяв волю, зашевелились, принялись тянуть из земли живительные соки и посылать их почкам, а почки сейчас казались такими же набухшими и округлыми, как Му перед отелом.

От холодов не осталось и следа. Если не было дождя, по лугу стлались теплые туманы, они накрывали лужи, окутывали заросли камыша, и когда по прошествии недели опять наконец проглянуло солнце, ему в ответ тысячью красок улыбнулся новый, удивительно прекрасный мир.

В лесу расцвели кизил и первоцвет, вдоль ручья запестрели кукушкины слезки, в садах оделись цветом абрикосовые деревья, а под кустами залиловели ароматные фиалки. Неровная поверхность луга зазеленела, и в этой зелени потонули бурые прошлогодние травы и листья. Озимые вытянулись так, что от грачей, расхаживающих по посевам, видны были только головы. Вдоль заборов пробились ростки крапивы, ядовито-зеленые, несмотря на свой младенческий возраст. Солидные, взрослые куры решительно осаживали молодого Курри, у которого на уме были одни только любовные забавы.

— Полно трепыхаться, Курри, сейчас не время! Кудах-тах-тах… не приставай, не то по затылку получишь.