Катешизис

После занятий в институте я всё чаще стал задерживаться с друзьями. Мы таскались по забегаловкам, пили коньяк, курили анашу и, резонёрствуя друг с другом, думали, что открываем новые непознанные грани человеческой психологии. Мы были круче Айзенков, Маслоу, Фрейдов и Перлзов вместе взятых. Кровь бурлила, гормоны молодости благотворно влияли и на мозг и на все остальные органы и системы. В комнату общежития я стал приходить, а в большинстве случаев, приползать поздно, порой после закрытия главного входа, карабкаясь по балконам нижних этажей. Как не убился, одному богу известно.

Наташа, конечно, жутко огорчалась, но внешне свою взволнованность пыталась никак не показывать. Я понимал, что такая задача ей не под силу. Я видел, как она всё больше беспокоится и замыкается в себе. Я вползал в комнату и слышал.

— Привет, ужин на столе.

Наташа брала в руки книгу и старалась делать вид, что читает. Я не извинялся. Если был ещё способен, молча, садился за стол и принимался за еду. Краем глаза следил за тем, как она смотрит в книгу, глядя в одну точку и не переворачивая страницы. Если способен уже не был – падал, не раздеваясь, на кровать и громко храпел.

Клянусь, мне доставляло удовольствие терзать её подобным образом. Зная, что она будет вести себя так, я нарочно пил, нарочно приходил позже, даже когда ни того, ни другого делать не хотелось. Для себя, тогда, внутри я прикрывался благими намерениями. Я решил, будто таким долбаным поведением помогу ей выплеснуть накопившиеся эмоции, реализовать гнев, агрессию, помогу раскрепоститься, избавиться от комплексов, которые, опять таки, сам ей придумал, помогу стать самой собой, в общем, придумывал себе всякую хрень из неживых слов в качестве оправдания. Жестокого, глупого такого оправдания.

Иногда я догадывался о более реальном положении вещей. Мысленно я часто осуждал её, считая, что ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять своих детей, тем более использовать их для достижения каких-либо своих целей, своих собственных нелепых целей. Нельзя совершенно не думать о том, как будет чувствовать себя маленький человечек после того, как ты его бросишь, лишив с детства половины жизни. После того, как он, появившись на свет, узнает, что появился на него не просто случайно, а для того, чтобы мать сбежала из собственного дома и обрекла его (чадо своё) на пожизненное одиночество. Одиночество из-за постоянной, проходящей колючей проволокой через всю жизнь тоски по матери, которую никогда не знал и не видел.

Позже, размышляя о моём отношении к Наташе, я приходил к пониманию, что просто стал бояться её. Я стал бояться, что со мной она может поступить так же, как поступила со своим бывшим мужем и со своим сыном – использовать, а потом оставить в прошлом. Поэтому, в качестве защиты я избрал старый, давно проверенный способ: нападение. Я был напуган тем, что узнал о ней. Я был в панике и поступал ненормально. Я не задумывался над тем, что девушке нужна моя теплота моя, забота, любовь. О том, что человечности она просит от меня молчаливо, я не понимал. Не понял я, что она тогда хотела заново всё начать и рада была бы научиться в ладу с собой жить. С собой и с миром. Мой страх не давал мне понять происходящего и с ней и со мной.

Я стал думать о разрыве. Вначале исподволь, крадучись появлялись такие мысли, когда я смотрел на мою молчаливую Наташу. Щенок в голове тявкал, отгоняя их прочь. Те не отступали, притаившись, выжидали часа, когда собака устанет, и возникали вновь с ещё большей силой.

После очередного вечера в компании одногрупников и одногрупниц, одну из них я пошёл провожать домой. Супертело. На лице броский макияж. Сладкий истеричный шлейф духов. Вычурная демонстративная сексуальная раскрепощённость. Весь этот пафос звали Милена.

В будущем, читая какую-то медицинскую книжку, я узнал о термине «мелена». Так называется один из симптомов кровотечения в кишках. Я вспомнил Милену и подумал, что такая доведёт до язвы несомненно.

Мне не хотелось возвращаться в общежитие и смотреть на Наташино кислое лицо. Пьяный, я хотел слышать громкий вызывающий смех моей спутницы, хотелось дышать тошнотворной сладостью и, занимаясь сексом без предварительного душа, облизывать языком её пухлые густо напомаженные губы. Я шёл, и, время от времени, представлял себе страсть, заглядывая в Миленино двоившееся лицо.

Она была с массой тараканов в голове, как, впрочем, и все, поступившие на психфак. Как все истерички, флиртовала, словно проститутка в порту, в постели лежала, как спящая принцесса, причём поцелуи никак не влияли на её пробуждение. У неё дома я задержался не более получаса, когда уходил, слышал её пьяное сонное сопение. Чувство брезгливости оставляло ощущение, сродни удовольствию. Приятно было быть гадким и скользким. Ощущение собственной порочности щекотало в груди и липло в промежности.

В комнату вернулся поздно. Наташа делала вид, что спала. Я, не раздеваясь, упал рядом с ней и уснул, окружённый запахом приторносладкого парфюма.

Утром, приоткрыв глаза, я видел, как Наташа молча собиралась на занятия.