В первый, самый страшный день поселения в доме-интернате у меня, кажется, «поехала крыша». Было от чего: из столичного лечебного заведения, в стенах которого во мне еще теплилась надежда на будущее, я практически мгновенно переместился в одно из самых бедных сельских госучреждений для умирания. Я ожидал от коротенького, оставшегося мне будущего только плохого, плохого и еще более худшего. И уж конечно не знал, и даже мое воспаленное, полусумасшедшее, на тот момент, сознание, питавшееся последние годы одними иллюзиями, даже оно не могло предположить, что события уже начинали разворачиваться в обратном направлении, что скоро я все-таки смогу вырваться отсюда, что ровно через одиннадцать лет – в 1999 году, 23 августа (бывают же такие совпадения!) – на свое тридцатичетырехлетие я получу очередной подарок – письмо из американского посольства, которым меня уведомляли об открытии визы и о разрешении на въезд в США. Потерявший волю к жизни, готовящийся к близкому концу, я и вообразить не мог, что проживу еще как минимум одиннадцать лет и что эти одиннадцать предстоящих лет окажутся наполненными такими головокружительными для меня событиями, что воспоминания о них потребуют, пожалуй, другого места и дополнительного времени. А то, что у меня было, – истекло.
…В порывистый поток моих воспоминаний ворвался громкий голос бортпроводницы.
– Уважаемые пассажиры! Мы подлетаем. При выходе у вас будет запрошена таможенная декларация и въездные документы. Сейчас я всем раздам анкеты, которые вы должны обязательно заполнить.
Закончив объяснения, она разнесла листочки по креслам. Напоследок подошла ко мне и протянула пару листков.
– Сможешь заполнить?
– Нет. Не смогу.
Я вообще не любил писать, а связавшись с компьютером, последние несколько лет брался за авторучку только, когда требовалось поставить свою подпись. Чаще всего это случалось во время получения пенсии или зарплаты. Однако в тот момент это был не каприз, я не мог писать, потому что лежал в коляске, наглухо прикрученный к ней ремнями. Оставалось просить.
– Вы сможете мне помочь?
– Конечно, помогу, – на лице ее в тот момент отразилось какое-то непонятное для меня облегчение. Видимо, она была довольна тем, что хоть что-то может для меня сделать.
Задав пару вопросов и вписав ответы, стюардесса дала мне ручку и помогла подписать анкету.
– Я сама поставлю дату.
Все это заняло не больше пяти минут. Я ничего с собой не вез, поэтому в большинстве граф анкеты значились прочерки.
– Это все. Возьмешь с собой и отдашь офицеру в аэропорту, – она протянула мне только что заполненные листы. – Скоро будем садиться. Мы уже почти на месте.
Через минуту прозвучало долгожданное: «Пристегните ремни. Мы заходим на посадку в аэропорту города Сиэтл». Я облегченно закрыл глаза (к коляске я был прикручен наглухо, волноваться о ремнях не имело смысла) и открыл их только когда услышал аплодисменты. Все пассажиры, находящиеся в салоне, приветствовали мягкую посадку и отличную работу экипажа. Это была традиция. Не знаю, как она зародилась, но мне понравилась. На внутренних линиях наши люди не хлопали.
Все начали выходить из салона, и через несколько минут в нем остался только я. Бортпроводницы ходили мимо, и, казалось, обо мне забыли.
– А как меня выносить будем? – изобразив на лице улыбку, спросил я у проходившей мимо меня девушки.
– Мы уже сообщили в представительство «Аэрофлота» здесь в Сиэтле. Сейчас придет сотрудник авиакомпании и поможет вам. Вас кто-то встречает?
– Вообще-то, должны встретить друзья, – сказал я, стараясь говорить очень уверенно. При этом на мгновение в голове промелькнула мысль: «А вдруг они не смогли?» Мысль покрутилась в сознании лишь пару секунд и была мгновенно отброшена как весьма нехорошая.
– А сколько времени? – спросил я и после некоторого раздумья уточнил. – Здесь?
– Одиннадцать утра, почти.
Я посмотрел на часы и сообразил, что разница с нашим российским, московским, астраханским временем составляла одиннадцать часов. Я перевел часы и подумал, как это здорово – улететь откуда-то в двенадцать дня, находиться больше одиннадцати часов в полете и прилететь куда-то в одиннадцать часов того же самого, календарного дня.
Прошло еще минут пять, и я начал немного нервничать, но на этот раз уже от жары. Самолет стоял на земле, в иллюминатор светило яркое солнце. Я был открыт для его обжигающих лучей. Вдобавок на мне лежало покрывало, и в тесной коляске мне стало очень жарко. На лбу выступила испарина, одежда на спине намокла. Казалось, еще немного, и под коляской начнет образовываться лужа.
– Он здесь, – услышал я, наконец, голос бортпроводницы. Ее сопровождал плотный мужчина, лет сорока, в форме «Аэрофлота», одетый в светло-голубую рубашку с черным галстуком. Форменный пиджак он держал в руках. Видимо, жарко было сейчас не только мне.
– Ну и как мы тебя отсюда будем вытаскивать? – дружелюбно спросил он и улыбнулся.
– Видимо, точно так же, как и затаскивали, – ответил я, возвращая ему улыбку.