Каллиграфия

– Тогда я сам отвечу на свой же вопрос, остад. Вы боитесь того, чего не знаете. Вы образованный, просвещенный и в меру религиозный человек, и впервые столкнулись с тем, что считали бабьими сказками. После того как вы узнали, что я не принадлежу привычному для вас миру, вы не можете поверить в реальность. Если вы верующий, а я не сомневаюсь, что вы истинно верующий, то вы должны принять и мое существование. Ожидая встретить Бога, вы встретили существо низшего порядка. Разве это может поколебать вашу веру? Разве мое существование не является для вас доказательством существования Бога? Неужели, все это время вы делали вид, что верите в наше существование, а на самом деле думали, что это просто мифология? Не бойтесь меня, остад. Я не причинил и не причину никому вреда в вашем доме. Мое присутствие в вашем доме не несет вам вреда. Я всего лишь страждущий, ищущий знаний. Ведь слово студент – талиб переводится с арабского как «требующий знаний». Мне посоветовал обратиться к вам один мой знакомый, чтобы вы научили меня искусству каллиграфии, вот и все. Именно о нем вы рассказывали мне историю, как повстречали двух странных людей на пути в Кребелу. Ильм-уль-хатт – это ведь не просто красивые буквы, слова и картинки из словосочетаний. Это нечто большее. Любовь, страсть, вражда, ненависть, страх, гордость, радость, умиротворение. А самое главное, каллиграфия – это средство, единственная возможность, тонкая ниточка для таких как я. Это средство получить прощение Аллаха, не имея возможности обратиться к нему напрямую. Я открою вам свой главный секрет. Я избегаю молитв и даже, когда приходится совершать намаз в обществе других людей я просто шевелю губами и делаю земные поклоны. Но, никто не знает, что я в страхе читаю про себя стихи, чтобы случайно не произнести слова молитвы. Я ни разу не брал в руки Коран, потому что не имею на это права. Только буквы моя молитва и только бумага мой молитвенный коврик. И я ведь не атеист какой-то, просто так сложились обстоятельства. Разве кто-то вправе отказать мне в моем стремлении?

– Скажи, у тебя есть семья? У вас бывают семьи? – Спросил, успокоившись Мирза Бахтияр.

– Вы прекрасно знаете, что у меня и таких как я не может быть семьи. У меня нет родителей, если вы спрашиваете об этом. Меня создал Аллах, так же как все живое на Земле. Среди людей я круглый сирота и у меня не осталось даже родственников. Когда меня спрашивают о моей семье, я рассказываю, что они погибли во время Священной Обороны. Их не успели эвакуировать из Керманшаха во время химической атаки иракцев. Остальные родственники тоже погибли большей частью во время войны, а те, кто выжил разъехались кто куда. В Иране из моей семьи никого не осталось. Обычно на этом все вопросы заканчиваются. Никто еще не пытался выяснить мое происхождение. Да и не получится ни у кого.

Это был наш последний откровенный разговор с остадом Мирзой Бахтияром. К сожалению, каждый из нас снова спрятался в свое молчание.

Со временем я стал иногда пропускать уроки каллиграфии у Мирзы Бахтияра, предпочитая оставаться дома и заниматься любимым искусством в тишине. При этом я переписывал и современную поэзию и прозу, а также переводы иностранных писателей на персидский язык. Я давно переписывал все, что мне попадалось под руку, от классической поэзии Рудаки, Саади, Хафиза до приключений Шерлока Холмса и рассказов Чехова, переведенные на фарси. Однажды мне даже удалось за четыре месяца вручную переписать роман «Бесы» Достоевского. Эту книгу, изданную еще при шахе, я нашел у одного торговца, который иногда продавал из-под прилавка редкие книги.

Когда я приходил на уроки к Мирзе Бахтияру он делал вид, что все как прежде, но теперь он долго молчал или говорил только о каллиграфии. После моего откровенного признания Мирза Бахтияр стал каким-то рассеянным, и даже не проверял мои упражнения. Оборвалась та тонкая ниточка, которая связывала нас и толкала его на откровенность со мной. Этот человек не смог принять то, что выходило за рамки его понимания. Мне вдруг самому стало интересно, что чувствует человек, когда понимает, что рядом с ним сидит существо иного порядка, в существование которого никто не верит?

Его молодая жена каждое занятие приносила нам чай и сладости. Она всегда бесшумно входила, никогда не смотрела ни на меня, ни на мастера Мирзу Бахтияра, тихо здоровалась, ставила поднос с чаем, стаканами-армуду, вареньем из лепестков розы и другими сладостями на стол и так же бесшумно выходила. У меня тонкий нюх, если бы я не стал каллиграфом, то вполне мог стать парфюмером. С первого дня я уловил запах ее парфюма, всегда неизменный и непритязательный. Это были простые, дешевые духи на основе розовой воды. Я никогда не обращал на нее внимания. Единственное что я знал про нее, это ее имя – Ширин и то, что она была намного моложе Мирзы Бахтияра. По возрасту она годилась ему даже не в дочери, а во внучки. Даже для Ирана этот столь неравный брак был чем-то удивительным.